Его выбор [СИ]

Рэми послушался и уселся прямо на краю ниши, свесив ноги. Высоты он не боялся. Он как завороженный смотрел на синий огонь, на статуи богов в нишах, казавшихся в отблесках синего пламени живыми. Вот Радон, самый сильный, самый главный, подаривший кассийцам татуировки и защиту. Вот Риадна, его строгая супруга. Мама часто ей молилась, говорила, что Риадна помогает одиноким матерям… и детям помогает. А вот там, чуть подальше, Сиель, вечно смеющаяся дочь Риадны и Радона, богиня счастья, и ее любимый брат и муж, всегда печальный Айдэ, бог смерти, главный на церемонии этим вечером.

Рэми посмотрел в каменные глаза Айдэ, казавшиеся живыми, полными боли, и вспомнил вдруг слова матери: «Смерть — это не враг. Это награда или наказание. Награда для того, кто пройдет за грань сразу, получит покой, которого не знал при жизни, и возродится в новом, более сильном теле, и наказание для того, кто за эту грань пройти не сможет и будет вынужден блуждать в тенях нашего мира, пока боги его не помилуют. Айдэ — справедливый судья, не больше. Но испокон веков его ненавидят, презирают, пытаются убить… хотя он всего лишь делает то, для чего создан — встречает нас в конце пути, и он не виноват, что путь заканчивается именно там, где заканчивается». Не виноват. Но его все время винят. И ненавидят, и боятся. Как… Рэми никак не мог вспомнить, как кого.

И показалось вдруг, что браслет на запястье уколол болью.

Рэми оторвал взгляд от статуи Айдэ и перевел его вниз, туда, где вокруг каменного цветка начинали собираться безмолвные люди. Их становилось все больше, а в зале было так же тихо, так тихо, что можно было различить треск огня на треножниках и шелест магического пламени.

Люди казались безмолвными тенями. Лица, спрятанные под капюшонами, одинаковые темные накидки, плавные движения, бесшумные шаги. И вновь ни единого слова, ни смеха, ни кашля, ни лязга оружия — ничего… Песня. Сначала Рэми ее едва замечал, но мелодия становилась все более сильной, все более тоскливой и надрывной.

— Проклятые жрецы, — неожиданно выругался Жерл. — Кому угодно песнями душу разорвут.

Разорвут, согласился Рэми. В клочья. И только сейчас заметил тех, кто пел — темные, почти незаметные в тени каменного цветка фигуры в бесформенных балахонах. И песня их была такой, какой и глаза их бога — грустной, бесконечно грустной, и одежды их были такими же, как и царство Айдэ — сосредоточием скорби и… покоя.

Покой вскоре уже царил везде: в продолжавшейся литься мелодии, в едва слышном шелесте ткани, в легкой поступи появившихся на ковровых дорожках танцовщиков. Гибкие, черные тела. Отблески синего на коже. Плавные, едва уловимые движения, складывающиеся в безумно красивый танец, поблескивающие на тонких запястьях и лодыжках браслеты из кровавика.

— Самалийцы, — едва слышно прошептал Жерл. — Боюсь даже подумать, сколько золота отдал повелитель за эту церемонию. Дайте боги, чтобы виссавийцы образумились и к нам вернулись.

Виссавийцы… сердце остановилось и пустилось вскачь. Танцоры исчезли. Душа ветерком устремилась к дверям в залу, восхищением коснулась белоснежных, казалось, свитых из сияния одеяний.

— Вождь, — выдохнул Жерл. — Проклятый вождь виссавийцев.

Вождь… Рэми смотрел и не мог насмотреться. Никогда в жизни он не видел столь потрясающе красивой ткани, тонкой, как паутинка, белоснежной, как первый выпавший снег. Казавшаяся живым существом, она с ревнивой любовью льнула к телу хозяина, оставляя открытыми лишь глаза и кисти рук, на которых тонкие серебряные цепочки, перекрещиваясь, соединяли кольца с браслетом на запястье.

— Как же он молод, — выдохнул Жерл. — Зим пятнадцать, не больше. Теперь понятно, почему такой обидчивый. Разбалованный вниманием мальчишка, и ничего более.

Разбалованный. Мальчишка. Рэми почему-то стало страшно и душно. А еще горько до боли в груди.

— Почему они прячут лица? — выдохнул он.

Не только вождь, но и окружающие его виссавийцы в густо-синих одеяниях.

— Никто не знает, — ответил Жерл. — Злые языки говорят, чтобы не пугать своим уродством, но я в это не верю.

Рэми вот тоже не верил. Замерев от восхищения, он смотрел, как медленно, плавно идет вождь по темному ковру, как переливается, течет с его плеч волшебная ткань, и движения кажутся нереальными, и все вокруг будто останавливается, стекает вместе с тканью.

И захотелось вдруг невозможного — слететь в вниз, догнать, зарыться лицом в белый шелк... но упруго развернулся внутри страх, быстро переросший в ужас, вновь обжег руку браслет, и Рэми вдруг успокоился. Уже почти и не веря, что миг назад ему было так плохо.

— А вот и повелитель, — сказал Жерл, делая незаметный знак скрытым в нишах дозорным.

Рэми вздрогнул. Над залом пронесся общий, похожий на стон вздох, и все, кроме виссавийцев, вдруг упали на колени. Повелитель появился из ниоткуда, улыбнулся приветственно вождю Виссавии, протянул к нему руки, кажется, назвал его дорогим другом, отсюда не разобрать, да и Рэми не слушал.