Его высокоблагородие

– Опять двадцать пять… – хмыкнул Пуговкин.

– Так вроде никто и не скрывает, – удивленно наморщил лоб Игнашевич.

– Господа… – я слегка прихлопнул ладонью по столу, привлекая к себе внимание. – Мне, конечно, лестно ваше заступничество, но уж позвольте самому ответить на вопросы Алексея Юрьевича. Благодарю. Ну что же, похвально, похвально, штабс-капитан. Вашей наблюдательности можно позавидовать. И вы совершенно правильно высказали свои сомнения, ибо было бы гораздо хуже, если между нами поселились недоверие и недомолвки. Итак, кто же я, по-вашему?

– Не знаю, – упрямо мотнул головой Синицын. – Но не фон Нотбек это точно.

– Возможно, красный шпион в гриме? – предположил я. – Не изволите проверить мой парик? Ладно, не кривитесь. А теперь внимательно меня слушайте. На первый ваш вопрос я уже ответил, а что до смены моего поведения, так я сознательно изменил свои некоторые привычки, так как одно дело командовать ротой в бою и совсем другое дело заниматься нелегальной разведкой. Хотя и контузия тоже сказалась, в некотором роде. Но признаю, утопить красных в крови мне до сих пор невыносимо хочется. А трупов вы еще дождетесь. Уверяю. Теперь о золоте. Скажу честно, подобное против всей моей сущности, но, увы, поступать таким образом меня вынуждают обстоятельства. В первую очередь осознание того, что все усилия пропадут даром, если мы просто отдадим трофей. Как говорится, жизнь такая, не мы такие. Да что я вам говорю, уверен, вы сами все понимаете. И самое последнее…

Я встал, не спеша подошел к Синицыну и от души врезал ему под дых. А потом склонился над упавшим на колени штабс-капитаном и процедил:

– А это за «девку». Еще раз услышу подобное, вспорю пузо и повешу сушиться на солнышке, как карася. Теперь узнаете меня, Алексей Юрьевич?

Не знаю, возможно, я угадал с фразой, либо подобное поведение было характерно для фон Нотбека, но Синицын отчаянно закивал и просипел, хватая воздух ртом, как рыба на суше:

– Д-да… п-прошу извинить меня, господин капитан… Бес попутал. П-право, я не хотел… Готов дать вам любое удовлетворение. Прошу перевода из резидентуры. Хоть на фронт…

– Обойдетесь. А здесь служить кто будет? Считайте, что ваши извинения приняты, – сухо ответил я ему, помедлил секунду, потом четко развернулся и шагнул к Игнашевичу. – Теперь вы…

Эсер, не спуская с меня взгляда, шарахнулся назад и гулко хлопнулся спиной об стену.

– Что за фортели, Антон Васильевич? За каким чертом вам понадобилось влезать в дела с золотом? Деньги нужны? На обмене заработать решили? Отвечать, вольноопределяющийся! – прикрикнул я, в упор посмотрев на Игнашевича.

– Я… я…

– На сделку требуется? Или задолжали кому? Сколько?

– Триста золотых рублей… – с мрачной решимостью ответил эсер. – С возвратом. На дело надо.

– Хорошо, – буднично сказал я, делая вид, что потерял интерес к нему. – Но из подотчетных денег вы не получите ни копейки. Я ссужу из личных средств. На возврат – месяц. По целевому использованию – отчитаетесь письменно. Устраивает? Вопросы? А теперь, общая команда, становись!

Соратники немедля выстроились у стенки по ранжиру. Игнашевич, принявший образцово-показательную строевую стойку, за ним все еще скрюченный Синицын, а замыкающим пристроился самый низкорослый Пуговкин, смотревшийся довольно комично с выпущенной из штанов нательной рубахой до колен.

Я прошелся вдоль строя, отметил, что личный состав ест слегка очумевшими глазами начальство, то есть меня, и только потом, старательно копируя своего ротного в военном училище, начал говорить. А точнее, рычать, аки зверь лесной:

– Что, господа офицеры, совсем распустились? Доброго отношения не понимаем, командир вам уже не тот, личные делишки проворачиваете, на дисциплину хрен положили… Бл***, сущие дети, и от них отличаетесь только размером хрена и возможностью неограниченно жрать водку. Ну ничего, я вас научу родину любить, мать вашу. Кто не желает служить под моим началом, шаг вперед.

«Господа офицеры» дружно уткнулись взглядами в пол.

– Надо понимать, что желающих нет? Хорошо, значит, будем заново учиться службу служить…

Вспомнил все известные армейские завороты, выдумал несколько новых, но в конце концов выдохся и распустил просветленный личный состав. Будя, переигрывать тоже не стоит.

Домой меня подкинул Синицын на своем тарантасе. А вот по пути в пансионат произошел еще один разговор с ним.

– Отпустите меня, ради Христа, Георгий Владимирович… – тихо и угрюмо попросил штабс-капитан.

– Еще раз, – занятый своими мыслями, я сразу не понял, о чем ведет речь Синицын.

– Отпустите меня, говорю! – уже с нотками злости произнес штабс-капитан. – Отпустите…

По инерции я было собрался взгреть его за такое вопиющее нарушение субординации, но различив в голосе Синицына жуткое отчаяние, передумал.

– Куда, Алексей, тебя отпустить? Остановись, остановись, говорю. Вот так… Теперь давай поговорим. И без чинов.

– Не могу уже… – штабс-капитан дернул ручной тормоз и обернулся ко мне. – Понимаешь, не могу…

– Если ты о сегодняшнем недоразумении, то забудь.

Синицын медленно покачал головой:

– Нет, я не о том.

– А о чем?