Его запрет

— О боже, — я смеюсь, зажмуривая глаза. Мне ведь нравится это непристойное предложение. — Приду, Вячеслав Львович.

— Я за это подпишу тебе отчет по практике.

— Дневник, — поправляю я.

— И дневник тоже. Что скажешь подпишу. Жду тебя в девять ноль-ноль, Елизавета Алексеевна.

Я помню про наш разговор со Славой все выходные. Да и как я могу забыть о нем? Напоминанием служит большой букет белых роз на столе и десятки шутливых и пошлых сообщений в телефоне. Я тороплю время, хочу нажать волшебную кнопку на пульте и перемотать до момента встречи.

В понедельник я одна из первых в офисе. В коридоре тихо. Двери кабинета тех, кто пришел пораньше, распахнуты, пахнет кофе и свежей выпечкой. Я вхожу в приемную, включаю свет, уже привычным жестом нажимаю кнопку кофемашины, кладу сумочку на стол. Беру папки с делами, что понадобятся сегодня Славе, и иду в его кабинет. Держусь за прохладный металл ручки с ощущением неправильности происходящего. Когда Славы нет на рабочем месте, дверь всегда открыта, а сегодня с утра почему-то нет. Распахиваю массивную створку и застываю.

В глазах на мгновение меркнет. И мои мир рассыпается…

Рассыпается на миллионы кусочков, как стеклянный бокал, брошенный о каменный пол. Разлетается вдребезги, и его невозможно собрать и невозможно склеить.

— Лиза, ты рано, — без сожаления в голосе произносит Слава.

Даже без удивления. Абсолютно ровным тоном, словно я не застала его перед распластанной на столе Ариной. Словно она была одета и не подставляла ему задницу.

Хочу сказать, что не верю своим глазам, но я им верю. Я не верю в то, что это происходит со мной. Что мой первый и единственный мужчина меня предал!

Он ведь говорил, что любит меня. Смотрел так, что я верила. Целовал до искр перед глазами и нехватки кислорода в легких. А сейчас…

— Дверь закрой! — Арина криком выводит меня из ступора.

— Извините, — шепчу я, отступая.

Папки сами падают из рук.

Я отворачиваюсь, но перед глазами так и стоит мерзкая картина. Слава и Арина… Мне так хочется спросить, почему ты так со мной поступил. Зачем подарил крылья и сам же вырвал их? Я же верила тебе! Отдала себя. И не только тело. Сердце! А оказалось, что любовь тебе не нужна… не нужна преданность и честность. Я ошиблась. Ты привык получать желаемое и сразу забывать. Ты всегда так поступал. И почему я решила, что со мной будет по-другому?

Я закрываю дверь, хватаю сумочку со стола, выбегаю из приемной. Стук моих каблуков оглушает. Бьет по вискам. Я не знаю, как добираюсь до лифта, нажимаю кнопку трясущимися пальцами. Какая-то часть меня ждет, что Слава бросится догонять, попытается все объяснить.

— Елизавета, что с тобой? — Лев Петрович перехватывает меня за локоть. — Что случилось?

— Ничего, — я трясу головой, не поднимая на мужчину взгляда.

— Ты же плачешь.

— Вам показалось, — отвечаю я, дергаю руку. — Отпустите! — прошу, еще больше захлебываясь болью. Я едва сдерживаю себя, чтобы не закричать: «Радуйтесь, ваш сын с Ариной! Как вы и хотели!»

— Как Вячеслав отпустил тебя в таком состоянии?

В этот момент мне кажется, что Лев Петрович все знает. Наотмашь бьет словами. Унижает еще больше. Уничтожает.

— Да отпустите! — вырываюсь я и вбегаю в лифт.

Забиваюсь в угол и жду, когда он откроет двери на первом этаже, чтобы сбежать из места, где моя жизнь рушится. Как карточный домик рассыпается от одного неловкого движения.

***

Несколько часов истерики сменяются полной апатией. Если бы не Есения, не знаю, чем бы все закончилось. Она была рядом каждую минуту. Ничего не спрашивала и не говорила. Ложилась рядом и гладила меня по волосам. Заставляла пить и есть. Врала Марку, что у меня грипп, и не разрешала лишний раз входить.

Я больше не живу — существую. Я не помню, какой сегодня день и чистила ли я зубу с утра. Все это не важно.

Слава не пришел.

Не позвонил.

Его словно никогда и не существовало.

Никогда…

Он исчез. А я все придумываю и придумываю для него оправдания…

— Нужно выйти из комнаты. Я не могу больше врать. И Марк не дурак, — тихо говорит Есения. — Утром он предлагал положить тебя в стационар. Он думает, что у тебя температура держится пятый день.

— Ничего не говори! — отвечаю я не своим голосом.

Как мне признаться брату, что я предала его? Кем я стану в его глазах?

— Не скажу. Но ты должна выйти и поесть.

— Я поем, — обещаю я.

Спуститься на ужин к родным и запихивать в себя безвкусную пищу оказывается не так сложно, как отвечать на вопросы о человеке, которого хочу стереть из памяти.

— Ты предупредила Сизова, что заболела? — спрашивает брат.

— А он тебе не сказал? — я сама себя ненавижу за этот вопрос.

— Мы толком не общались. У него завал на работе.

Я ухмыляюсь и повторяю:

— Завал.

— Так что?

— Он знает, — мне трудно произнести имя мужчины, растоптавшего меня.

— Тебе придется отработать пропущенные дни?

— Не нужно. И так подпишут дневник.

— Хорошо. Но лучше бы пройти практику целиком.

— Марк, — Есения переключает внимание моего брата на себя, — давай завтра после обеда съездим в нашу с Егоркой квартиру. Хочу взять кое-что из одежды.

Глава 23