Эгоист

— Нет, она ни в чем не виновата. Она была с ним откровенна, а он не захотел ее выслушать. Остается лишь вопрос: будет ли она верна своему слову или нарушит его? Поступится ли условным понятием чести или пойдет против своей природы? Где больше истинного бесчестья? Разве нам с вами не ясно, что ей следует прислушаться к велению своего сердца? Это один из тех редких случаев, когда единственным оракулом может служить природа.

— Да, но знает ли она, чего хочет ее сердце?

— Для меня это не подлежит сомнению. Я удивляюсь только одному — что она вернулась. Должно быть, по совету де Крея — он как-никак обладает житейским опытом. Он… впрочем, у меня никогда не было дара убеждения, и моя неудача, конечно, не в счет.

— Но такая внезапная близость!

— Это и есть пресловутое — «с первого взгляда». Он появился на сцене в счастливую минуту — счастливую, разумеется, для него. Пигмей может показаться великаном, если он правильно рассчитает свой выход. А вы сами — разве вы не почуяли опасность со второго или с третьего взгляда, которыми они обменялись? Ведь это вы советовали мне здесь задержаться, хоть доля пользы, которую принесло мое пребывание, микроскопически мала по сравнению с неприятностями, какие я здесь терплю.

— Это было противно вашим желаниям, я знаю, — произнесла Летиция, тут же испугавшись собственной бестактности: одна мысль, что Вернон мог подумать, будто она пытается зондировать его в столь деликатном вопросе, заставила деликатную мисс Дейл внутренне сжаться.

Вернон и в самом деле насторожился.

— Да, это отчасти шло вразрез с моими планами, — ответил он. — Впрочем, мы оба, — и вы и я, — кое-что предвидели, не правда ли? Это и не удивительно, ибо, подобно большинству пророков, мы основывали свои предчувствия на фактах, о которых догадаться не составляло особого труда. Для уготованной роли, как мы уже говорили, годился бы и пигмей, а полковник отнюдь не пигмей — он хорош собою, симпатичен и умен.

— Но ведь он — друг сэра Уилоби!

— Дружба в делах такого рода!.. В подобных случаях принято сваливать вину на Пенорожденную^{47}.

— Вы исповедуете языческий фатализм?

— Нынче это называют Природой. Ученым угодно ссылаться на естественный отбор. Взгляните на нашу парочку! Оба изящны, обаятельны и остроумны, оба радуют сердце и глаз, — словом, эти двое, что называется, созданы друг для друга. Его можно понять. К тому же его вина еще не установлена. Мы знаем лишь одно: к чему это ведет. Если у вас подвернется случай дать Уилоби дружеский совет, — а вам это более с руки, чем мне, ибо уже одно то, что я слишком много знаю, должно его раздражать, — намекните ему, что у вас тоже открылись глаза. Его безрассудный страх перед общественным мнением мешает ему видеть вещи в их истинном свете. Едва Уилоби почудится, что ему грозит разоблачение, он начинает плести паутину и уже ничего кругом себя не видит. Хитроумная эта паутина застилает ему глаза, и он первый в ней запутывается. Он сам себе роет яму, он торопит события! Скажите ему, что ее желание уехать непреложно. Назовите ее безумной, чтобы его успокоить. Иначе в одно прекрасное утро он проснется — и тогда снова… еще раз!.. А ведь это непременно случится! И ему уже не на кого будет пенять, кроме как на себя. Внушите ему каплю вашего философского отношения к жизни.

— А если у меня самой нет ни капли философии?

— Позвольте вам не поверить. Но, так или иначе, у вас есть нечто большее. Философия бывает двоякого рода. Моя философия — плод безразличия, ваша — преданности.

— Сомневаюсь, чтобы сэр Уилоби избрал меня своей наперсницей.

Вернон задумался.

— Никогда не знаешь, чего от него ожидать, — сказал он после паузы, — ибо не знаешь, какова температура той центральной точки его души, от которой исходят импульсы его поступков. Он очень скрытен. Я, как видите, чересчур философ, и поэтому от меня толк небольшой. Если я кого и осуждаю, то тех, кто стоит за сохранение оков во что бы то ни стало. И чем скорее я уеду… Словом, я не могу здесь дольше оставаться. Значит, не удалось, говорите, столкнуть доктора Мидлтона с профессором так, чтобы от этого столкновения зажглась искра?

— Доктор Мидлтон был во всеоружии и с места в карьер предпринял атаку, но профессор Круклин только дрожал да поеживался. Он повторял на все лады один и тот же усеченный гекзаметр: «О, эта станция, эта гостиница!» Всех разжалобил. Бедняге, видно, и в самом деле досталось.

— Должен же кто-то страдать!

— Да, но почему это должен быть ни в чем не повинный человек?

— Да просто потому, что он вовремя подвернулся. Впрочем, бывает и так, что Фридолину^{48} удается избегнуть огненной печи и в нее в конце концов попадает виновный. Профессору не пришлось бы претерпеть все эти страдания, если бы он не изменил себе и, против обыкновения, не поспел бы на поезд. Потому-то и получилось, что его случайная удача так неудачно для него обернулась.

— И вы не заметили его на платформе?

— Я не знаю профессора Круклина в лицо, к тому же я думал только о том, как бы поскорее увезти миссис Маунтстюарт.