Эгоист

Уилоби заперся в лаборатории зализывать раны. Следуя своему обыкновению, он предался самоанализу, дабы нащупать план действий, который более всего отвечал бы его вкусам. Погрузившись в глубины своей души, Уилоби сделал странное открытие в этом микрокосме: ни сердечная склонность, ни личные пристрастия не играют, оказывается, решающей роли в его конечном выборе, ибо до того, как этот выбор сделать, он вынужден испытать его на оселке рассудка. В самом деле, он прекрасно знал, к чему стремится, и, однако, не мог приблизиться к желанной цели ни на шаг. Он научился понимать, чего от него хочет свет, зато полностью разучился читать в сердцах отдельных людей. Тайны собственной души были ему открыты, но лишь постольку, поскольку они соотносились с внешним миром. Он был весь во власти ненавистного ему света, который превратил его в машину. Итак, открытие его сводилось к тому, что, потакая своим эгоистическим инстинктам, человек с каждым шагом наносит смертельные удары самому себе.

Поистине удивительное открытие! Уилоби был ошеломлен. В шахматах мы можем согласиться на «ничью», свалив вину на коварство противника, сделавшего пат. Когда же мы терпим поражение в жизненной игре, нам остается лишь пенять на себя.

Объяснение, которое Уилоби дал своему открытию, было продиктовано жалостью — жалостью к самому себе, этим единственным сильным чувством, на какое он был еще способен. Всему виною была его собственная деятельная натура, мешавшая ему оставаться равнодушным к интересам рода и дома Паттернов, — вот из-за чего он пострадал, вот отчего оказался дважды жертвой женского коварства! Ведь если бы он думал только о себе, он мог бы стать счастливейшим из смертных! Эти слова он даже произнес вслух. Да, он только и помышлял что о благе своего нерожденного потомства, да и всех, кто его окружал. И вот награда — любой его шаг будет неверно истолкован; что бы он ни сделал, его ожидало унижение. Он слишком великодушен — иначе давно, не раздумывая, отшвырнул бы от себя Клару Мидлтон, отпустил бы ее на все четыре стороны. Он постоянен в своих привязанностях: разве присутствие Летиции Дейл под его крышей не говорит об этом? Обе эти женщины могут служить свидетельством его незлобивой натуры, а между тем, если бы он себе сейчас позволил обратить к Кларе слова любви, он опозорил бы себя на всю жизнь — вот она, женская благодарность! И если женится на Летиции, вокруг него поднимется дьявольское улюлюканье и хохот — вот она, благодарность света! Да и Вернон — человеку даровали редкий случай, суливший нарушить унылое однообразие его дней, — надолго ли хватит его признательности за это? А Гораций? Отбросив личину дружбы, Уилоби мысленно засучил рукава, как кулачный боец, готовящийся схватиться с противником. Ведь это он, де Крей, первый посягнул на единство его личности, расщепив ее на две части, одна из коих представляла его эгоистические интересы, а другая — любовные. В этом — в посягательстве на его душевную цельность — и состояло главное преступление Горация де Крея. Более того, Уилоби подозревал, хоть он и затруднялся бы сказать, на чем это подозрение основано (разве что на том афоризме Книги, который велит нам во всех случаях подозревать тех, кого мы ненавидим), — итак, Уилоби подозревал, что это Гораций разоблачил его маневры с Летицией.

Уилоби решил обойти весь дом, чтобы разыскать Клару и окончательно ее закрепить — либо за собой, либо, на худой конец, за Верноном. И только в последнем случае предпринять дальнейшие шаги по завоеванию Летиции Дейл. Клара могла бы возвратить ему самого себя, превратить его вновь в цельную личность, вдохнуть в него жизнь. Как знать, быть может, она сама этого теперь желает? Ее готовность выслушать Вернона сулила надежду. «Джентльмен с хорошо подвешенным языком имел бы шанс на успех», — сказала миссис Маунтстюарт. Насколько же больше шансов у джентльмена, который при этом и в самом деле влюблен! Ведь он еще ни разу не просил ее как следует, он только выказывал ей свою гордость и досаду. А он умеет ухаживать, умеет быть настойчивым и энергичным в любви. Как славно было бы надуть леди Буш и весь свет и — с Кларой под крылышком — изобразить изумление по поводу совершенно необоснованных, фантастических и непонятно откуда взявшихся предположений на его счет! Заодно и Летиция получила бы по заслугам.

Он встретил Клару у нодножия лестницы. Она спускалась по ступеням, держа в руках письмо к мисс Дарлтон.

— Так ли уж непременно его отсылать? — спросил Уилоби.

— Это верно, что они ожидают нас со дня на день, но отцу, я думаю, будет спокойнее, — ответила Клара. Как мило глядела она на него в своей новоявленной застенчивости!

Странно, но она, казалось, не чувствовала себя оскорбленной тем, что он так небрежно бросил ее на руки своему кузену.

— Вы видели Вернона?

— Таково было ваше желание.

— И говорили с ним?

— Да, мы беседовали.

— Долго?

— Мы прошлись довольно далеко.

— Клара, я хотел устроить все, как лучше.

— Ваши намерения делают честь вашему великодушию.

— И однако, он моим великодушием не воспользовался?