— Старые друзья так требовательны, так капризны! Нет, разумеется, «конец» — не в буквальном значении этого слова. Но все же, если мой старый друг ко мне переменится, очарованию этой дружбы, всей ее исключительности, пришел бы конец. Не самой дружбе, поймите, но той неповторимой форме, в которую она облечена. А если человек именно к этой форме привык? Или вы презираете понятие «привычка», коль скоро речь идет о чувстве? Но разве человек не раб привычки? А я во всем, что касается области чувств, ужасно малодушен. Я боюсь перемен. Разница в какую-нибудь десятую долю дюйма в привычном взмахе ресниц для меня уже ощутима. Вот до какой нелепости доходит моя впечатлительность! Итак, моя дорогая мисс Дейл, сдаюсь на вашу милость, я весь перед вами, со всеми моими слабостями, ничего не тая — вам, и только вам одной могу я так довериться. Подумайте же, что станет со мною, если мне придется вас потерять! Ах, ну, разумеется, весь этот страх мой вызван собственным моим маловерием! Ни супружество, ни материнство не заставит женщину с сильным характером забыть старого друга. В ее сердце всегда найдется для него уголок. Она может преодолеть, она непременно преодолеет более низменные инстинкты. Я всегда полагал, что человеку положено пройти через все фазы существования, и не вижу в этом ничего постыдного, если только они не взимают чрезмерной дани с главного — с духовной нашей сущности. Вы меня понимаете? Я ведь не мастер разглагольствовать на отвлеченные темы.
— Нет, отчего же, вы очень ясно высказались, — сказала Летиция.
— Быть может, я и не очень разбираюсь в психологии, — сказал сэр Уилоби, задетый ее прохладной похвалой. К мельчайшим градациям тона он был не менее чувствителен, чем к амплитуде колебания ресниц: в кем как бы жила своя, постоянная мелодия, и всякий звук, который не попадал ей в унисон, резал ему ухо, как диссонанс. Носителю подобной мелодии камертона не требуется. — Как здоровье вашего отца? Ему как будто легче эти дни?
— Сегодня утром, когда я его навещала, он ни на что не жаловался. С ним моя кузина Эмилия, она превосходная сиделка.
— Мне кажется, что Вернон ему по душе.
— Он относится к мистеру Уитфорду с величайшим уважением.
— А вы?
— Я тоже.
— Ну что ж, лучшей основы и не надо. Я хотел бы, чтобы самые дорогие моему сердцу друзья начинали именно с этого. Я не очень-то верю в стремительные браки, заключаемые очертя голову!.. Что о них сказать? Красноречивее всего говорит неминуемый их финал! Способности Вернона в самом деле заслуживают уважения. Его беда — застенчивость. Он, вероятно, смущается тем, что не капиталист! Казалось бы, он мог обратиться ко мне. Мой кошелек всегда открыт.
— О да, сэр Уилоби! — сказала Летиция с воодушевлением, ибо он славился своей благотворительностью.
Упившись взглядом, который сопровождал это восклицание, сэр Уилоби продолжал:
— Жалованье Вернона тотчас увеличится соответственно его новому положению. Ах, уж эти мне деньги! Впрочем, так на свете заведено. К счастью, я унаследовал деловую жилку своих предков и не имею склонности к мотовству. А Вернон мог бы достичь в пятьдесят раз большего, если бы с ним рядом был человек, способный оценить его достоинства и глядеть сквозь пальцы на его маленькие слабости. Впрочем, слабости его довольно заметны, даром что маленькие. Он давно уже знает о моем замысле, осуществление которого, однако, могло бы заставить меня пуститься еще в одно кругосветное путешествие, хоть я и домосед по натуре… Постойте, когда же это началась наша дружба? Помнится, мы были еще детьми… давным-давно…
— Мне пошел тридцатый год, — сказала Летиция.
Уязвленный ее бестактностью, — это было все равно как если бы дама (а в истории такие случаи бывали), по рассеянности или в состоянии аффекта, с интимностью, убивающей всякую поэзию, позволила себе снять парик в присутствии друга, — сэр Уилоби отомстил Летиции, дав ей понять, что она и не выглядит моложе своих лет.
— Талант, — произнес он, — не знает морщин.
Нельзя сказать, чтобы это был самый изысканный комплимент, какой ему доводилось произносить. Но ему причинили боль, а сразу оправиться от боли он не умел. Удар был тем чувствительнее, что пришелся в минуту, когда сэр Уилоби пребывал в состоянии душевной разнеженности. Он мог бы и сам прекрасно рассчитать возраст своей подруги. Его расстроило бесстыдство, с каким она о нем объявила. Оно заглушало сочные флейтовые рулады его песни.
Он взглянул на громоздкие золотые часы на камине и предложил прогуляться по газону перед обедом. Летиция собрала свое вышиванье и сложила его в коробку.
— Как правило, — сказал он, — сочинительницы не увлекаются рукоделием.
— Что же, — сказала она, — я готова отказаться, если нужно, либо от пера, либо от иглы, лишь бы не быть исключением из правила.