Эгоистъ

Между тѣмъ Густавъ и Джесси рука объ руку ходили по саду, и ихъ разговоръ вначалѣ былъ очень серьезенъ. Густавъ разсказалъ невѣстѣ всю исторію со спекуляцiей Дженкинса, насколько возможно щадя своего брата и изобразивъ его жерт­вой заблужденія, которое лишь теперь стало для него ясно. Когда онъ кончилъ, Джесси быстро сказала:

— Густавъ, если и мое состояніе вложено въ это предпріятіе, то само собою разумеется, что мы предоставимъ его тво­ему брату въ неограниченное распоряженіе, до тѣхъ поръ пока онъ будетъ считать это нужнымъ.

— Твое состояніе совершенно непричастно къ этому, — объяснилъ Густавъ. — Каковъ бы ни былъ Францъ въ качествѣ спе­кулянта, въ роли твоего опекуна онъ совсѣмъ безупреченъ — это сама добросовѣстность. Онъ съ полнымъ уваженіемъ отнесся къ завѣщанію твоего отца. Ты была и останешься богатой наслѣдницей, Джесси; къ сожалѣнію это нельзя измѣнить, но я твердо рѣшился, несмотря на это твое неудобное свойство, же­ниться на тебѣ, и даже не далѣе, какъ черезъ мѣсяцъ.

— Это невозможно! — возразила Джесси. — Надо еще много чего привести въ порядокъ и подготовить. Ты самъ долженъ признать, что время слишкомъ коротко.

— Я ничего не признаю, — заявилъ Густавъ. — Всю дѣловую сторону приведетъ въ порядокъ мой братъ, а все остальное можетъ произойти въ назначенное мною время. Вѣдь у васъ здѣсь, въ Америкѣ, все совершается съ быстротою пара, все — и спекуляцiи, и обогащеніе, и даже жизнь и смерть. Я ничего не имѣю противъ этого мѣстнаго свойства, такъ какъ его можно распространить и на бракъ, и, какъ твой будущій тиранъ, требую, чтобы ты черезъ мѣсяцъ стала моей женой.

Джесси видимо казалось вовсе не черезчуръ труднымъ под­чиниться этой тираніи; по крайней мѣрѣ она послѣ нѣкотораго промедленія, улыбаясь и покраснѣвъ, выразила свое согласіе.

Тогда ея женихъ произнесъ:

— По крайней мѣрѣ я могу быть около своего брата, ко­гда разразится первая буря, а вѣдь ея ждать недолго. Ко­нечно въ консульствѣ узнаютъ обо всемъ этомъ случаѣ, и се­годня же вечеромъ о немъ будетъ знать весь городъ. Любезный агентъ Дженкинса, поклонникъ моей литературной дѣятельности, сперва станетъ рвать на себѣ волосы, а затѣмъ начнетъ посылать одну телеграмму за другой въ Нью-Іоркъ. Ахъ, хотѣлось бы мнѣ видѣть, какъ господа Дженкинсъ и Компанія начнутъ извергать пламя своего гнѣва и пошлютъ меня на самое дно преисподней. Ну, да я надѣюсь съ Божьей по­мощью еще разъ предоставить имъ случай къ этому, какъ только появятся мои статьи. Они должны будутъ познать перо, которое намѣревались подкупить.

— Такъ ты дѣйствительно думаешь, что мой опекунъ от­кажется отъ тѣхъ своихъ обязательствъ? — спросила Джесси.

— Онъ долженъ сдѣлать это во что бы то ни стало! Послѣ того, что случилось сегодня, для него вообще не остается ни­чего иного; но вмѣстѣ съ тѣмъ онъ — достаточно хорошій ком­мерсантъ и сумѣетъ спасти то, что еще можно. Конечно Дженкинсъ постарается причинить ему по возможности больше непріятностей; ну, тѣмъ лучше! Это по крайней мѣрѣ заставитъ Франца обратить взоръ на Германію, и мы снова пріобрѣтемъ его себѣ. Къ своей прежней лихорадочной жаждѣ спекуляцій онъ не можетъ и не смѣетъ вернуться; здѣсь же искушеніе слишкомъ велико, и онъ пожалуй можетъ поддаться ему. Ледъ теперь наконецъ сломленъ, а въ Фридѣ заключается своего рода весенній вихрь, который все воскрешаетъ къ новой жизни, и мы спокойно можемъ передать ей все дальнѣйшее. Даю тебѣ слово: черезъ нѣсколько лѣтъ она привезетъ отца обратно на его родину.

Постепенно Густавъ и Джесси дошли до морского берега и остановились у той скамейки, на которой въ тотъ памятный вечеръ сидѣла Фрида. Предъ ними лежалъ океанъ, сверкавшій подъ солнечными лучами.

Густавъ одной рукой указалъ на него, а другой обнялъ невѣсту, причемъ произнесъ:

— Тамъ находится мое отечество, Джесси! Черезъ нѣсколько недѣль оно станетъ также и твоимъ, и ты полюбишь его: вѣдь это — родина твоей матери. Возможно, что правъ мой братъ, утверждавшій сегодня утромъ, что на поприщѣ умственной дѣятельности здѣсь все отличается болѣе значительными и свободными чертами, нежели у насъ, въ Германіи, что здѣсь скорѣе можно выдвинуться, достигнуть болѣе виднаго успѣха даже при помощи литературной дѣятельности. Но какъ разъ у насъ, нѣмцевъ, наступило теперь время, когда въ жаркой борьбѣ нужно высоко держать знамя и выдвинуть на защиту его свои лучшія жизненныя силы. И я съ радостью и ото всей души готовъ сдѣлать это и не требую никакой иной награды, кромѣ того, чтобы Джесси, моя любимая женушка, была довольна сво­имъ „эгоистомъ“.

Конецъ.