Егор. Биографический роман. Книжка для смышленых людей от десяти до шестнадцати лет

До того, как в декабре 1990 года возглавить союзное министерство внутренних дел, он с 1977 года работал в КГБ, в 1980-м стал председателем КГБ, с 1984 по 1988 – первый секретарь ЦК Компартии Латвии, а в последние годы – 1988–1990 – глава Комитета партийного контроля КПСС. В его кабинете (том самом, где потом, при Ельцине стала заседать Комиссия по вопросам помилования при Президенте России) решались судьбы членов партии. Судьбы – потому что при советской власти исключение из партии было нередко близко к большому сроку заключения, если не к смертной казни. И случалось, что прямо в этом кабинете после оглашения партийного приговора люди падали замертво, сраженные обширным инфарктом; их выносили на носилках.

Б. Пуго покончил с собой, сначала выстрелив в жену (по их общему решению); она скончалась в больнице. Это

произошло на следующий день после поражения путча. А поражение стало очевидным 21 августа – после той решающей ночи, которую десятки тысяч москвичей провели у стен Белого дома, и спецназ, который должен был арестовать Ельцина, не решился прорубаться саперными лопатками сквозь наши тела.

Чего же так испугались супруги – в буквальном смысле до смерти? Возможно, того, что Ельцин поступит с ними так, как они поступили бы с ним, если бы победил ГКЧП…

Да, сотоварищи Пуго по путчу были арестованы. Однако Ельцин никого из них пальцем не тронул.

Предвидеть этого Пуго не мог. Он судил по собственному – советскому – опыту, когда жестокость власти была нормой.

Кто-то может мне возразить – а почему вы не допускаете, что тут дело в убеждениях? Он всю жизнь работал на советскую власть, и вот она обрушилась… Отвечаю вопросом: но зачем тогда убивать жену?! Возможное объяснение – в ожидании физических мучений для нее.

Мысли, что его жену никто не тронет, у партийного функционера с очень долгим, как мы видели, опытом, видимо, не было. Хоть в год «Большого террора» – 1937-й – он только родился на свет, но, тем не менее, хорошо знал, что после расстрела маршалов и командармов в мае 1936 года их жен в лучшем случае отправляли на долгие сроки в лагеря.

Повторю – судил по себе, по собственному партийному опыту – особенно по опыту работы в КГБ. Исходил из своих представлений о хорошо знакомых ему единомышленниках (партия считалась союзом единомышленников).

…Когда вечером 20 августа начальник спецподразделения заявил, что решил не участвовать в штурме, и попросил разрешения покинуть кабинет, то услышал от заместителя управления КГБ по Москве и Московской области Карабанова: «Не надо. Если что, мы тебя расстреляем» (из материалов, собранных В. Степанковым). Это – со «своими». Как же в таком случае с «чужими»?..

…В одной из статей публициста и писателя Дениса Драгунского приводится рассказ его знакомого, в августе 1991 года работавшего в аппарате российского правительства. В первые дни после поражения заговорщиков КГБ, размещавшийся в печально знаменитом здании на Лубянке, после того, как перед окнами этого здания в ночь на 23-е число снесли по решению Моссовета памятник Дзержинскому, находился в большом смятении, в полном неведении относительно своей судьбы. В эти дни к собеседнику Драгунского пришел молодой офицер КГБ.

Он пришел с единственной просьбой – сохранить жизнь его жене и годовалому сыну. В том, что сам он в ближайшее время будет расстрелян, он не сомневался, как человек военный, считал это закономерным и о пощаде не просил. Уверенный, что репрессии захлестнут всю его семью, он просил пощады только им…

Собеседник Драгунского говорил, что, слушая молодого офицера, он впервые за эти дни по-настоящему испугался, да так, что холодный пот потек у него по позвоночнику..

– Я понял, что они собирались сделать с нами в случае их победы…

19 августа на 18 часов было назначено экстренное заседание кабинета министров. Повестка указана не была. Было только строгое распоряжение премьера Валентина Павлова: «Стенограмму не вести!»

Из показаний заместителя министра информации и печати СССР А. Горковлюка:

«Начал он это совещание словами: “Ну что, мужики, будем стрелять или будем сажать?”

Начав этой фразой, Павлов постоянно держал присутствующих (надо думать, среди них был на заседании кабинета и министр внутренних дел. – М. Ч.) в психологическом напряжении. В течение вечера он несколько раз говорил об использовании ракет типа “Стингер”, воинских формирований, говорил: “Или мы их, или они нас!”» (В. Степанков, 2011).

…Отсюда понятным становится настроение участников ГКЧП после их поражения.

Но Пуго ошибся.

Бывший секретарь Свердловского обкома Ельцин, два года слушавший академика Сахарова, находясь с ним в одной депутатской группе, пережил в те годы глубокий духовный перелом. Он был уже совсем другим человеком, чем его бывшие единомышленники. Сталинские методы ему претили.

Ни одну жену членов ГКЧП Ельцин, конечно, не тронул.

Ошибка Пуго оказалась трагической.