Егор Гайдар

Определенным профессиональным ограничениям на время продолжения переходного периода (на срок в 5—10 лет) в соответствии с этим законом должны подвергаться следующие лица:

а) все бывшие освобожденные секретари партийных, производственных и территориальных организаций КПСС;

б) бывшие первые, вторые и третьи секретари райкомов, горкомов, обкомов и крайкомов КПСС;

….действовавшие штатные сотрудники, включая резерв, и давшие подписку о сотрудничестве с органами НКВД-МГБ-КГБ, либо работавшие в этих органах на протяжении последних десяти лет перед принятием новой Конституции России (в 1993 году)». (Это уже позднейшая редакция закона, сам проект появился в 1992 году.)

В конце 1992 года на очередной съезд «Демократической России» пришел Борис Николаевич Ельцин (съезд проходил в киноконцертном зале «Россия»). Он долго отвечал на вопросы из зала, в том числе о люстрации – будет, не будет? Ждать, не ждать?

По легенде, Ельцин тяжело вздохнул и сказал:

– Тогда люстрацию надо начинать с меня.

Но и другие варианты тоже рассматривались.

В 1991 году (после августовского путча) на должность руководителя московской милиции был назначен Аркадий Мурашев, а руководителем московского КГБ – Евгений Савостьянов. Оба не имели отношения ни к одному, ни к другому ведомству, оба – молодые московские ученые, демократические активисты, народные депутаты от «Демократической России». Их назначила на эти посты новая демократическая власть. Так вот, в этом кругу бытовал и другой проект люстрации, по словам Савостьянова:

«В редких случаях удается революцию превратить в консенсусный процесс, когда, свергнув предыдущую власть, все хотят договориться – и вам есть место на поляне, и вам, и вам, и вам. Как, например, в Испании после Франко. Но это редкий случай. Чаще же, все-таки, победители бьются до последнего. Поэтому конфликт между победителями был неизбежен. И первое, что, конечно, мы должны были сделать – это провести после путча референдум, полноценный референдум о выходе России из состава СССР. И, главное, мы не ликвидировали КПСС, полноценную коммунистическую организацию, мы не запретили коммунизм в России. Вот как коммунисты 70 лет запрещали все другие политические течения, так и мы были обязаны 70 лет, возможно, после путча 1991 года – 70 лет любым коммунистическим организациям запретить участвовать в политическом процессе. Как только любая политическая организация имеет право абсорбировать ностальгию по предыдущим временам и участвовать в выборах, выборы превращаются в нечестные. Будь то франкисты в Испании, национал-социалисты в Германии, муссолиниевцы в Италии. Если бы они участвовали в выборах – это было бы нечестно».

Как говорит русская пословица, все мы задним умом крепки. В тех 1991–1993 годах и сам Ельцин, и многие другие демократы, и близкие к президенту люди признавали любую форму люстрации опасной политически, бессмысленной содержательно и технически невозможной. В СССР были десятки миллионов коммунистов, сотни тысяч занимали руководящие должности, развалить окончательно систему управления никому не хотелось. Она и так держалась, говоря откровенно, после 1991 года «на соплях». Страну шатало так, что могла разлететься вдребезги и окончательно. Вот что сам Гайдар говорил об этом:

«Закон о реституции всерьез не обсуждался, запрет КПСС обсуждался, но мы проиграли это дело в Конституционном суде. Пойми, это было двоевластие. У Ельцина, при всей его популярности, реальная свобода маневра была очень невелика.

Но в Восточной Европе провели все же эти законы?

– Ни в коем случае нельзя объединять слишком много задач. Если ты пытаешься решить три задачи одновременно, то ничего не получится вообще… В Восточной Европе было проще. Там всегда можно было найти представителя альтернативной элиты, например, из церкви, который никогда в коммунистической партии не состоял» (из беседы с Альфредом Кохом).

Таким образом, из всех предлагаемых вариантов – полная люстрация, частичная, политическая, идеологическая – у Ельцина оставался, пожалуй, единственный: роспуск съезда, новые выборы, переучреждение государства, принятие новой Конституции. Однако и в достижении этой задачи он по-прежнему оставался на позиции компромисса.

И здесь, конечно, велик соблазн во всем обвинить Бориса Николаевича, его склонность откладывать окончательное решение, его знаменитую «паузу», из-за которой все могло затянуться настолько, что дальше уже – пропасть.

Но прежде чем обвинять – давайте вновь вернемся к очень быстрому, все более ускоряющемуся ходу событий 1993 года.

В конце марта 1993-го, как мы помним, президенту удалось отбить очередную атаку на съезде (попытку лишения его полномочий через импичмент) и, больше того, заставить съезд принять решение о всенародном референдуме.

Решение это далось непросто. Президиум Верховного Совета во главе с Хасбулатовым этого референдума очень не хотел.

12 марта Руслан Имранович, например, говорил так: