Эйфель (СИ)

И Эйфель признаётся: да, он так счастлив, и в стране всё так прекрасно, но это долгожданное равновесие так легко нарушить!

— При чем тут страна? — смеется Адриенна; ей нравится всеобъемлющий эгоизм любовника.

— Страна? Я много отдал ей. И теперь хочу посвятить всего себя только тебе.

— Мне… и твоей башне, верно?

— Ты прекрасно знаешь, что это почти одно и то же.

ГЛАВА 37

Париж, 1887

Резкий свет пробивается между ветвями облетающих деревьев. Воздух напоён запахами ноября: пахнет пожухлой листвой всех оттенков коричневого, мокрой корой, стылой прудовой водой.

Когда Адриенна предложила лесную прогулку, Гюстав сперва заартачился: в лесу будет холодно, ведь осень в этом году ранняя, под деревьями мокро, и они наверняка простудятся.

— Ну, конечно, дедуля! — рассмеялась она, потрепав его по щеке.

И он не нашелся с ответом.

А теперь, когда они лежат под странно теплым солнцем, на сухой траве, усыпанной коричневыми листьями с горьковатым, дурманным запахом, Гюстав понимает, что ни за какие блага в мире не хотел бы очутиться в другом месте.

— Я похитила тебя у твоей бригады, — говорит Адриенна, щекоча лицо Гюстава сухим стебельком.

Он смеется, вертит головой, поудобнее пристраивая ее на коленях возлюбленной, и шепчет:

— Как же здесь хорошо! Так красиво, так спокойно…

Адриенна сказала правду: он дал своим рабочим день отдыха в благодарность за то, что они все-таки дошли до первого этажа. И уложились в сроки, записанные в государственном контракте. После забастовки все они истово трудились, не жалея сил. Эйфель тогда заявил, что нужно уложиться в две недели, — в действительности им понадобилось полтора месяца, но они все-таки избежали банкротства. Бригада честно заслужила этот выходной посреди рабочей недели.

— Мы увидимся завтра на празднике, мсье Эйфель? — спросил Бренишо.

— Я думаю, мне лучше отоспаться, — ответил инженер. — Да и вам советую сделать то же самое. После такого рабочего дня, как последний, хороший сон никому не повредит.

— Последний день? — усмехнулся Бренишо. — Вы, верно, хотели сказать: последняя неделя? Или последний месяц!

Рабочий был прав: нынешней осенью жизнь внезапно ускорила свой бег. И Гюстав, лежа в зарослях папоротника, опять думает об этом. За последние недели он словно бы прожил не одну, а двадцать разных жизней. Как ни странно, в каждой он чувствовал себя самим собой. Одному только Богу известно, как часто он ходил по краю пропасти. Он не только остановил забастовку, ему еще пришлось в середине сентября объясняться со своими кредиторами на заседании правления банка «Лионский кредит», когда дряхлые встревоженные банкиры грозили лишить его субсидий. Это старичье боялось вовсе не за устойчивость башни, а за ее рентабельность! Никто из них не верил, что зеваки захотят карабкаться на трехсотметровую высоту, чтобы полюбоваться оттуда Парижем. Из чистой бравады — Компаньон чуть сознание не потерял! — Эйфель тут же решительно порвал все деловые отношения с «Лионским кредитом»; более того, закрыл в нем свой личный счет и счета всех своих филиалов! Легко представить себе переполох в банке, не ожидавшем столь решительного разрыва.

Гюстав переменился: он больше не желал идти на уступки и с чисто подростковым упрямством предпочел доверить свои средства маленькому Франко-египетскому банку, отдав под залог все свое имущество, лишь бы не прерывать строительство башни.

— Я буду ее строить, даже если мне придется влезть в долги на тысячу лет вперед, понятно? — крикнул он потрясенному Компаньону.

— Нет, непонятно…

Теперь, когда достроен первый этаж, Гюстав знает, что поступил правильно. Он никогда не был игроком, никогда не надеялся на везение, но сейчас победил, поверив в свою счастливую звезду.

— Ты мой талисман, Адриенна! — Он, приподнимается, чтобы дотянуться до ее губ.

Она улыбается и нежно целует его.

— Ах, если бы так было всегда, — говорит она, откинувшись к стволу бука, приютившего их этим утром. Вокруг разбросаны остатки их пикника и кое-какие одежки, которые они забыли надеть, когда решили закусить после объятий.

— Всегда жить здесь, на траве? — с улыбкой спрашивает Гюстав.

— Да, здесь, на траве и в счастье…

Гюстав гримасничает, потягиваясь.

— Нам это скоро надоело бы. Во-первых, ломота. Во-вторых, муравьи.

Адриенна звонко смеется и гладит его по седеющим волосам.

— Тебе надоело бы, — поправляет она.

— Тебе тоже. И потом, здесь нет реки, в которую можно броситься.

При этом воспоминании улыбка Адриенны на мгновение гаснет, словно ей вспомнилось пролетевшее время; но к ней тут же возвращается нынешнее счастье, похожее на тихую мудрость, на сладостное доверие.

— Я так горжусь тобой, любимый…