Эйфельхайм: город-призрак

Крэнк оставался недвижим, пока тени в углах комнаты сгущались, а небо на востоке в окне окрасилось малиновым, цветом. Вершина Катеринаберга сияла в солнечном свете, все еще не закрытая наползающей тенью от Фельдберга. Дитрих уже начал беспокоиться, когда существо медленно подвинулось к окну, чтобы взглянуть… на что? Кто может знать, на чем были сфокусированы эти необычные глаза?

— Зачем вы делаете это — вопрос, — спросил крэнк наконец.

— У нас считается благом помогать слабому, греховным — притеснять его.

Странное создание обратило на него свои золотистые полусферы:

— Глупость.

— С мирской точки зрения — возможно.

— «Дары плодят рабов», как говорится у нас. Герр помогает, чтобы показать свою силу и власть и получить услуги от тех, кем он правит. Слабый подносит дары сильному, чтобы приобрести его снисхождение.

— Но что есть сила?

Крэнк ударил рукой по подоконнику.

— Вы играете с вашими словами, — прошептал голос «домового» в ухе Дитриха, в тот момент показавшийся жутким, словно исходил от бестелесного духа у него за плечом. — Сила — это способность сокрушить другого. — Крэнк вытянул свою левую руку, медленно сжал шесть пальцев в кулак, затем поднял и резко выбросил сжатую в кулаке руку в пол.

Существо подняло голову и посмотрело в упор на Дитриха, который не мог ни пошевелиться, ни издать звук при виде такой ярости. Ему не следует возвращаться в лазаретто, чтобы не рисковать быть избитым этим необузданным народом. Крэнки были вполне способны прийти в деревню и воздерживались пока от этого только потому, что считали себя слишком слабыми. Позволь им только осознать свою мощь, кто знает, к какой непреднамеренной жестокости они могут прибегнуть?

— Есть… — начал священник, но не смог завершить предложение под этим взглядом василиска и потому отвел глаза на распятие Лоренца над аналоем, — Есть и другой вид силы, — сказал он. — И она заключается в способности жить перед лицом смерти.

Крэнк выразительно щелкнул боковыми челюстями.

— Ты смеешься над нами.

Дитрих понял, что это выразительное щелканье напомнило ему, — пару ножниц, отрезающих что-нибудь. Он вспомнил, что, когда в прошлый раз был явлен этот жест, второй спорщик подставил для удара свою шею. Рука Дитриха сама по себе потянулась к горлу, и он подвинулся, чтобы между ним и странником вновь оказался стол.

— У меня и в мыслях не было насмехаться. Скажи, чем я тебя задел.

— Даже теперь, — ответил крэнк прямо ему в ухо, хотя их и разделяла комната. — Даже теперь — и я не могу сказать почему — ты кажешься дерзким. Я должен постоянно напоминать себе, что ты не крэнк и не знаком с надлежащим поведением. Я говорил тебе: наша повозка разбита, мы заблудились и потому должны умереть здесь, в этой далекой стране. А ты говоришь нам «жить перед лицом смерти».

— Тогда мы должны починить вашу повозку или найти вам другую. Циммерман умелый колесный мастер, а Шмидт может выделать любые необходимые металлические детали. Лошади боятся вашего запаха, а селяне не могут обойтись без своих волов; но, если у вас есть серебро, упряжный скот мы можем купить где угодно. Если нет, то, поскольку дорога уже известна, путь, проделанный неустанно пешком… — Голос Дитриха угас, поскольку крэнк принялся неритмично колотить руками по стене.

— Нет, нет, нет. Там нельзя пройти пешком, и ваши повозки тоже не способны проделать этот путь.

— Ну, Гийом Рубрук дошел до Катая и вернулся, и Марко Поло со своими людьми проделал то же самое намного позже, а в этом мире нет места более далекого, чем Катай.

Крэнк вновь пристально посмотрел на него, и Дитриху показалось, что желтые глаза того светились как-то особенно ярко. Должно быть, из-за сумерек и пламени свечи.

— Нет места более далекого в этом мире, — сказало создание, — но существуют и другие миры.

— Это и впрямь возможно, но путешествие туда — дело необычное.

Крэнк, и так всегда безжизненный в проявлении эмоций, казалось, окаменел еще больше.

— Тебе… известно о подобных путешествиях — вопрос.

«Домовому» пока так приходилось передавать выражение. Скребун говорил Дитриху, что для передачи настроения, вопроса или иронии в языке крэнков использовался скорее ритм, а не тональность. Поэтому Дитрих не мог быть уверен, действительно ли в переводе машины ему послышалась надежда.

— Путешествие на небо… — подсказал Дитрих, чтобы убедиться, что он понял правильно.

Крэнк указал наверх.

— Небо там наверху — вопрос.

— Jа. За небесной твердью с неподвижными звездами, даже за кристальной орбитой, находятся неподвижные эмпиреи. Но путешествие туда совершают наши внутренние сущности.

— Как странно, что вы знаете об этом. Какое слово вы употребляете, когда хотите сказать: земля, звезды и все остальное — вопрос.

— Мир. Космос.

— Тогда слушай. Космос действительно искривляется, и звезды, и… мне приходится сказать «семьи звезд» погружены в него, как в жидкость. Но в другом измерении, не в ширине, не в глубине, не в высоте, находится оборотная сторона небесной тверди, которую мы уподобляем мембране или коже.