Эйфельхайм: город-призрак

Слова странного создания завели Дитриха в тупик. Как могли крэнки прийти из другого мира и в то же время утверждать, что они прибыли со звезды, которая была заключена в восьмой сфере этого мира? Он спросил себя, правильно ли «домовой» перевел понятие «мир».

Но его мысли были нарушены шуршанием башмаков по гравию за дверью.

— Мой гость возвращается. Будет лучше, если он тебя не увидит.

Крэнк прыгнул к открытому окну.

— Сохрани это, — произнес он, постучав по своей упряжи. — Используя ее, мы сможем разговаривать на расстоянии.

— Подожди. Как мне позвать тебя? Как твое имя?

Огромные желтоватые глаза обратились на него.

— Как тебе будет угодно. Мне будет занятно узнать о твоем выборе. «Домовой» рассказал мне, что значат «увалень» и «скребун», но я не позволил ему перевести эти имена на наш язык в соответствии с их прямым значением.

Дитрих засмеялся:

— Ага. Значит, ты ведешь собственную игру.

— Это не игра. — И с этими словами создание испарилось, бесшумно скользнув из окна в Малый лес под Церковным холмом.

VIII Октябрь, 1348 От Дня св. архангела Михаила до Feriae messis . [107] 29 сентября — 1 ноября

Наступил День архангела Михаила, а вместе с ним и ежегодный суд, который гepp устраивал на лугу под старой, желтоватой липой. Дерево трепетало на осеннем ветру, а женщины плотнее кутались в шали. К юго-востоку над долиной Визена собрались черные тучи, но в воздухе не чувствовалось приближения дождя, а ветер дул в другую сторону. Фолькмар Бауэр предсказал по этим признакам бесснежную зиму, и разговор обратился к посадке озимых. По случаю суда все облачились в свои самые лучшие наряды: рейтузы и блузы, тщательно заштопанные и почти чистые, но изношенные на фоне пышных нарядов Манфреда и его свиты.

На скамье под огромным деревом председательствовал Эверард, а подле него сидели присяжные заседатели, чтобы следить за соблюдением обычаев манора. Сельский староста Рихард вынес вайстюмер, общинные постановления деревни, записанные на пергаменте и сшитые в книгу, и время от времени обращался к перечисленным там правам и привилегиям. Это было непростым делом, поскольку с годами права скапливались подобно хламу в сарае, и один и тот же человек мог обладать разными правами на разные наделы земли.

Седовласый фогт Юрген предъявил свои палочки с насечками о сумме долгов и бечеву с узелками и отчитался о барщине за последний сельскохозяйственный год. Свободные общинники слушали чтение фогта с напряженным интересом, сравнивая доходы господина с собственными, прибегая к тому виду арифметики, который ограничивается числом пальцев на руках. Филимер, господский конторщик-бухгалтер, сам всего несколько лет как откупившийся от работы в поле, записывал все аккуратным убористым почерком на свиток склеенных друг с другом пергаментных листов. Он посчитал сумму на счетах и возвестил, что герр должен Юргену двадцать семь пенсов, чтобы уравновесить баланс.

После этого старый Фридрих, конторщик управляющего, принялся вести подсчет штрафов и податей. Как и Филимер, он записывал суммы арабскими цифрами Фибоначчи, но переводил их в римский аналог для чистовой копии. Все это создавало высокую вероятность ошибки, поскольку старый Фридрих был немногим более сведущ в римских цифрах, нежели в латинской грамматике, где он часто путал аблатив с дативом.[108] «Коль скоро я пишу слова на латыни, — объяснил он однажды, — то и цифры должен записывать тем же языком».

Первой выплатой был бутейль[109] за старого Рудольфа из Пфорцхайма, умершего в Сикстов день. К герру перешло владение «лучшим из животных» покойного — свиноматкой по кличке Изабелла — и, естественно, все мужчины принялись спорить, действительно ли та была «лучшим животным» Рудольфа, причем в споре не было даже двух согласных меж собой.

Феликс Аккерман поднялся, чтобы уплатить меркет[110] за свою дочь, но Манфред, разбиравший дела со своего кресла под липой, возвестил смягчение подати «ввиду убытков человека при пожаре». Этот жест вызвал восторженный шепот собрания, расположение которого, как счел Дитрих, было слишком дешево куплено. Герр мог быть щедрым в мелочах.

Труда Мецгер поразила всех, уплатив меркет за саму себя ради позволения сеньора «выйти замуж по своему усмотрению». Женская половина живо принялась сплетничать, и подозрения пали на всех без исключения одиноких мужчин. Глубоко заинтригованный Манфред даровал свое согласие.

И так продолжалось до полудня. Генриха Альтенбаха присудили к выплате четырех пфеннигов шеважа[111] за то, что жил вне манора без позволения господина. Петронелла Люрм подбирала колоски на господских полях «вопреки осеннему запрету». Сын Фалька Альбрехта украл зерно. Кое-кто позволил себе другие труды во время сбора урожая. Присяжные подробно опросили свидетелей и, получив представление о сторонах процесса, рекомендовали уплату штрафа.