Эйфельхайм: город-призрак

И так в дело вступил я, хотя поначалу и по касательной. Я все еще преподавал в университете Альберта-Людвига, и Том прислал мне е-мэйл с просьбой найти манориальные записи Оберхохвальда. Предполагалось, что они находятся в собрании нашего университета. Я спросил в ответ, было ли это персональной суппозицией, материальной суппозицией или простой суппозицией?[148] А Том ответил, не понял шутки. Он приложил список ключевых слов и запрос на исследование наших рукописей и инкунабул на предмет упоминаний, относящихся к Оберхохвальду, что я счел достойным возмездием за мои потуги в средневековом юморе. Учение о суппозиции вовсе не смешно, особенно по той причине, что мы не знаем, что она в действительности означает. Они использовали многие из тех слов, что и мы — движение, интуиция, реализм, естественный, оккультный, — но их значение часто не совпадало с тем смыслом, что вкладываем в эти слова мы. И все же я пообещал покопаться хорошенько в меру своих сил и неделей позже отправил ему то немногое, что отыскал.

XI Ноябрь, 1348 Кермес [149]

Крэнки шли в деревню.

От этого известия у Дитриха перехватило дыхание, словно его ударили в живот. Он вцепился в уздечку коня Ойгена. Они намеревались захватить деревню. Учитывая холерический темперамент крэнков, иного и быть не могло. Но почему сейчас, тая это намерение столько месяцев? Он взглянул на юнкера, чье лицо было бело, как земля под ногами. Парень знал.

— Герр выслал копейщиков, чтобы встретить их, я надеюсь.

Ойген сглотнул.

— Им было сказано. Они выстоят.

Господь удостоил Дитриха видением того, что произойдет вслед за тем. Картины разворачивались перед его глазами с ужасающей ясностью, как если бы они уже случились — уже factum est.[150] Зловещие ряды странных созданий метают снаряды, начиненные в их pots de fer, воспламеняют свою гром-глину. Они пронзают мужчин, разрывают их на куски. Крэнки пикируют сверху, чтобы поразить людей с воздуха.

Люди Макса кричат в ужасе, но на страх отвечают ударами. Крэнки пускают в ход свое магическое оружие, но палаши косят их так же легко, как и людей. И, увидав это, прежде напуганные солдаты обрушиваются на уцелевших в еще более кровожадной ярости, ибо ярость их родилась из страха; мечи разрубают и крошат на куски тех, кого он называл Гансом, Увальнем и Скребуном.

Как бы ни развивалась схватка, слишком многие умрут, чтобы оставшиеся уцелели. Она будет доведена до конца. Не выживет ни один человек. Или ни один крэнк.

Но если крэнки были лишь говорящими животными, какое ему дело? Напавших зверей сразят, и это положит конец его тревогам.

И все же…

Ганс пролетел через дождь стрел и презрел донжон Увальня, чтобы спасти Дитриха из замка Фалькенштайна. Какой бы трезвый расчет ни двигал им, он заслужил большего, нежели меч в ответ. Никто не убивает пса, который выручил однажды, как бы свирепо он теперь ни лаял.

Внезапно Дитрих взглянул на мир глазами крэнка — заблудшего, оказавшегося вдали от дома, окруженного зловещими незнакомцами, которые могли задумать убийство своих господ — немыслимое, даже звериное деяние, с их точки зрения. Для Ганса Дитрих был говорящим животным.

Дитрих поймал ртом воздух и дернул за поводья в руках Ойгена:

— Быстро. Скачи к Манфреду. Скажи ему: «Они твои вассалы». Он поймет. Я встречу его на мостках через мельничный ручей. А теперь — вперед!

Селяне тараторили. Некоторые слышали, что речь шла о прокаженных, и Фолькмар сказал, что они принесут с собой в деревню проказу. Оливер крикнул, что он один прогонит их прочь, если понадобится. Терезия ответила, что их следует с радушием принять и позаботиться о них. Хильдегарда Мюллер, которая одна среди всех осознавала, что именно надвигалось на них по дороге из Медвежьей долины, застыла на месте, закрыв ладонью разинутый рот.

Дитрих помчался к церкви, где захватил с собой распятие, кропило и окликнул создание по имени Ганс посредством упряжи для переговоров.