Эйлин

Помню, как я пошла взять из машины карту Иксвилла, а потом галопом, словно неуклюжий олененок, помчалась обратно в дом по сверкающим снежным наносам. Я была полна энергии. Когда я окидывала взглядом двор, аккуратно прикрыв входную дверь, сквозь голые ветви деревьев донесся перезвон церковных колоколов, и я подумала, как прекрасно в этот миг светлое небо, голубое, чуть тронутое оранжевым светом заката. Я была счастлива. Думаю, действительно была. Я быстро наметила путь до дома Ребекки, который, похоже, размещался в бедном районе города — но в тот момент мне это почти не показалось странным, — потом свернула карту и положила в карман пальто. Эта карта все еще у меня. Она пришпилена кнопками к внутренней стороне дверцы шкафа у меня дома. Она выцвела и стала ломкой, я годами носила ее с собой и много раз плакала над нею. Это карта моего детства, моей печали, моего Эдема, моего ада и моей родины. Когда я смотрю на нее сейчас, мое сердце распахивается от признательности, потом сжимается от отвращения.

Прежде чем ехать к Ребекке, я выпила немного вермута, чтобы успокоиться, натянула черные кожаные перчатки матери и лисью шапку — единственное меховое изделие, которое было у мамы, — и попрощалась с отцом, который стоял над раковиной, чистя вареное яйцо.

— Куда это ты собралась? — снисходительно и маловнятно спросил он.

— На рождественскую вечеринку, — ответила я, хватая со стола купленную бутылку вина.

Он помолчал несколько секунд с довольно озадаченным видом, потом насмешливо заявил:

— Ладно-ладно, но к ужину чтоб была дома.

Затем отец хихикнул и запихал целое яйцо в рот, вытерев руки о рубашку. В последний раз мы по-настоящему ужинали вместе за несколько лет до смерти моей матери, возможно, в честь чьего-то дня рождения — курица, до хруста зажаренная на сковороде, и кастрюля слипшихся макарон. За день отец съел всего лишь пакет картофельных чипсов и одно яйцо. Чувствовала ли я себя виноватой за то, что покинула его в тот вечер? Нет. Я полагала, что вернусь домой в тот же вечер и буду выслушивать его жалобы, выдерживать груз его горечи, быть может, даже выпью вместе с ним утром, перед тем как он отправится в церковь, а я приму несколько таблеток, оставшихся от матери, — по моим подсчетам, они должны были позволить мне проспать почти весь день. Я должна была испытывать печаль от того, что бросаю отца в одиночестве под Рождество, но если отец чувствовал, что я жалею его, он обрушивал на меня оскорбления, нацеленные точно в мизерные крохи моего самоуважения.

— Ты бледная, как призрак, Эйлин, — заявил он, откидываясь на спинку кресла. — Детишки, должно быть, до смерти тебя пугаются.

Я только засмеялась его словам. В тот момент ничто не могло причинить мне боль.

Я проехала по расчищенной дорожке и вывернула на черную, блестящую мокрую улицу. Это был мой путь навстречу судьбе.

* * *

Ничто не могло усилить восторг моего предвкушения во время поездки через Иксвилл к дому Ребекки тем вечером — ни почти пустая дорога, ни мягко падающий с неба снег, ни освещенные окна домов, за которыми шло семейное веселье, ни мерцающие гирлянды на рождественских елках. В машине пахло выхлопными газами и рвотой, но снаружи воздух нес аромат жареной ветчины и выпечки. Однако даже это напоминание о празднике было для меня теперь излишним. У меня была Ребекка. Жизнь чудесна. Мой маленький мирок с запахом рвоты и выхлопов тоже каким-то образом был чудесен. Я смотрела в открытое окно на гостей, заходящих в чей-то дом, на детей, несущих пирог на стеклянном подносе, на родителей, нагруженных подарками и бутылками вина, обернутыми в красный целлофан и перевязанных ленточками. Они выглядели счастливыми, но я никому не завидовала в то Рождество — праздник, наиболее подходящий тем, кто упивается обидами и жалостью к себе. Именно для этого, в конце концов, и нужен традиционный коктейль из алкоголя с яйцами, да и вообще вся выпивка. Бутылка вина, которую я купила для Ребекки, стояла на сиденье рядом со мной, все еще обернутая в грубую коричневую бумагу из винного магазина. Я подумала, что мне, наверное, следовало бы ее как-нибудь украсить. Найти какую-нибудь декоративную бумагу и ленты. Ребекка заслуживала лучшего, не так ли? Я подумывала о том, чтобы постучаться в чей-нибудь дом или порыться в мусоре в поисках обрезков бумаги с узором из разноцветных полосок или веток остролиста, но я этого не сделала. И все же бумажный пакет был весьма далек от идеала.