Но нет никаких свидетельств того, что она хотела привезти ребенка, а он противился; и если убрать из уравнения отца-подлеца и мать-чудовище, то останутся заурядные бестолковые молодые родители, подсунувшие дитя бабке с дедом (родителям Милевы). Был ли полугодовалый ребенок умственно недоразвит — в начале XX века это понять было трудно, а если и был, из этого еще не следует, что мать решила его бросить. Но почему все-таки сплавили бабушке с дедушкой, а не взяли? Картер и Хайфилд: «Он получил швейцарское гражданство всего год назад, и такое пятно на репутации, как незаконный ребенок, помешало бы ему добиться успехов и признания и на государственной службе, и в консервативном столичном обществе». Так что вернемся к предположению, что ждали свадьбы, рассчитывая предъявить ребенка в таком возрасте, когда уже никто не станет разбираться, был ли он рожден до брака, или выдать Лизерль за племянницу. А может, хотели пожить «для себя»: вили гнездо, проводили вечера вдвоем за книжками и музыкой…
Его музыкальные вкусы с молодости до смерти не изменились; в 1939 году он отвечал на анкету: «1) Больше всего я люблю музыку Баха, Моцарта и некоторых старых итальянских и английских композиторов; Бетховена значительно меньше и, конечно же, Шуберта. 2) Затрудняюсь сказать, кто значит для меня больше — Бах или Моцарт. В музыке я не ищу логики… Мне не нравится музыкальное произведение, если я не могу интуитивно ухватить его внутреннюю целостность и единство (архитектуру). 3) …Бетховен для меня чересчур драматичен, и в музыке его слишком много личного. 4) Шуберт — один из моих любимых композиторов… но в его крупных сочинениях мне мешает незавершенность архитектоники. 5) Шуман привлекателен для меня своими малыми вещами… но несовершенство формы не позволяет мне безоговорочно наслаждаться им. У Мендельсона чувствуется большой талант, но не всегда уловимое отсутствие глубины приводит его порою к банальности. 6) Считаю некоторые песни и камерные вещи Брамса несомненно значительными… Но большинство его работ не обладает для меня убедительностью… 7) Восхищаюсь изобретательностью Вагнера, но отсутствие четкого архитектурного рисунка рассматриваю как декадентство. К тому же для меня его личность как музыканта неописуемо противна, так что большей частью слушаю его с отвращением. (Вагнер — антисемит. —
Итак, в музыке он прежде всего хотел видеть математику и архитектуру; его любимца Моцарта многие считают холодноватым. Герман Гессе, «Степной волк»: «Бессмертные, отрешенно живущие во вневременном пространстве, ставшие образами, хрустальная вечность, обтекающая их как эфир, и холодная, звездная, лучезарная ясность этого внеземного мира — откуда же все это так мне знакомо? Я задумался, и на ум мне пришли отдельные пьесы из „Кассаций“ Моцарта, из „Хорошо темперированного клавира“ Баха, и везде в этой музыке светилась, казалось мне, эта холодная, звездная прозрачность, парила эта эфирная ясность. Да, именно так, эта музыка была чем-то вроде застывшего, превратившегося в пространство времени, и над ней бесконечно парили сверхчеловеческая ясность, вечный, божественный смех…» Странно только, что Эйнштейн любил скрипку, такой «рвущий душу», «дьявольский», чувственный, совсем не «математический» инструмент. Обычно математики с музыкальными склонностями тянутся к фортепиано или органу. Впрочем, фортепиано он любил тоже.
Осенью 1902 года Герман Эйнштейн слег. Сын застал его в безнадежном состоянии. 10 октября он умер, успев благословить сына на брак. Официальные биографы Эйнштейна Элен Дюкас и Банеш Хофман пишут, что он был совершенно раздавлен и потрясен, обычные биографы к ним присоединяются, «страшилки» по этому поводу молчат, так что нет оснований сомневаться, что он был в отчаянии. 6 января 1903 года он и Милева поженились в бернской ратуше, никто из родни не приехал, свидетелями были Соловин и Габихт.
В конце жизни Эйнштейн говорил Карлу Зелигу и Абрахаму Пайсу, что женился «с тяжелым сердцем», а дочери своей знакомой, Эрике Майер-Шмидт, писал в 1951 году, что женился из чувства долга. В старости он очень плохо относился к Милеве. Однако тот же Пайс добавляет от себя, что у него из разговоров с Эйнштейном не сложилось впечатления, будто брак был несчастным. Альберт — Микеле Бессо, 28 января 1903 года: «Теперь я добропорядочный женатый человек, веду с женой очень приятную и уютную жизнь. Она умеет позаботиться обо всем, прекрасно готовит и все время в хорошем настроении». Милева — Элен Савич, март 1903 года: «Сейчас я к нему, к моему сокровищу, привязана еще больше (если это вообще возможно), чем когда мы жили в Цюрихе. Он мой единственный друг, мне не нужно другого общества, часы, когда он со мной рядом, это счастливейшее время в моей жизни, и я часто сержусь на скучную работу, которая занимает так много его времени».