Эйнштейн гуляет по Луне. Наука и искусство запоминания.

Стены моего кабинета были сплошь залеплены клейкими бумажками-«напоминалками» и длинными списками того, что требовало моего времени и усилий: имена людей, которым надо было перезвонить, идеи для статей, которые следовало обдумать, рутинные личные и профессиональные дела, ожидающие, когда я них возьмусь. Вдохновленный успехом в Центральном парке, я оторвал бумажки с записями наиболее срочных дел, перекодировал их в образы и разместил во дворце памяти, сконструированном на основе ранчо моей бабушки. «Отогнать машину на техосмотр» превратилось в образ инспектора Гаджета³³, ходившего кругами вокруг старого Buick на подъездной дорожке. «'Найти книгу об африканских вождях» трансформировалось в зулуса Чаку³⁴, барабанящего копьем в бабушкину дверь. «Забронировать билет в Финикс» привело к тому, что бабушкина гостиная превратилась в пустыню и каньоны и на античном буфете феникс восставал из пепла.

Все это было, конечно, хорошо и даже забавно, но и ужасно утомительно. Усвоив таким образом всего около десяти «напоминалок», я обнаружил, что физически устал и мой мысленный взор будто бы налит кровью.

Все оказалось куда труднее, чем думалось поначалу. И не так эффективно. К тому же я даже не представлял, что делать с некоторыми вещами. Как превратить телефонные номера в образы? Что делать с письмами? Я рухнул в кресло. Вся моя ладонь была обклеена «напоминалками». Откинувшись на спинку кресла, я поднял взгляд на стену, где между оставшимися наклейками появилось несколько новых квадратиков грязно-белого цвета, и задумался, есть ли во всем этом смысл. По правде говоря, стикеры на стене отлично работали. Несомненно, искусству запоминания можно было найти более достойное применение.

Я встал и взял с книжной полки Нортоновскую антологию современной поэзии. Это был 1800-страничный кирпич, который я как-то купил в букинистическом магазине и с тех пор открывал всего пару раз. Я подумал: уж если древнее искусство запоминания и может для чего-либо пригодиться, то, конечно, для выучивания стихотворений. Ведь Симонид не стал героем античного мира потому, что изобрел хитроумный способ запоминать списки дел. Его открытие было призвано служить облагораживанию жизни. А что способно облагородить лучше, чем заучивание стихов?

Эд, как я уже выяснил, постоянно что-то запоминал. Он давным-давно выучил (со скоростью 2000 строк в час, поведал он мне} почти весь «Потерянный рай» и теперь потихоньку продирался через Шекспира. «Моя жизненная философия такова: герой должен быть способен выдержать десять лет в одиночной камере без того, чтобы это ему слишком уж опостылело, — говорил Эд. — Если за час можно выучить стихотворение, декламация которого занимает десять минут, и этот десятиминутный стих достаточно информативен, чтобы дать пищу для размышления на полный день, то получается, из часа запоминания можно выжать где-то по целому нескучному дню — если, конечно, когда-либо придется сидеть в одиночке».

Такое мировоззрение многим обязано античным и средневековым текстам о памяти, которые Эд так непреклонно пытался навязать мне. Авторы тех времен рассматривали хорошую память не как инструмент, позволяющий облегчить доступ к информации, а как средство укрепить мораль и стать более цельным человеком. Тренированная память была ключом к развитию «суждений, гражданственности и благочестия» [1J. То, что запоминал человек, помогало формировать его личность. Чтобы стать гроссмейстером в шахматах, нужно запомнить множество старых игр, а чтобы стать гроссмейстером в жизни, необходимо запомнить множество старых текстов. В трудных ситуациях где искать совета как не в глубинах собственной памяти? Простое чтение не является изучением — с этим фактом я сталкивался всякий раз, когда пытался вспомнить содержание книги, которую только что отложил. Чтобы по-настоящему изучить текст, нужно его запомнить. Как сказал Ян Лейкен, голландский поэт начала XVIII в.: «И кипа в сотню книг не будет столь ценна [2], как та одна, что сердцем создана».

Античный и средневековый способы чтения разительно отличались от того, как мы читаем в наши дни. Человек не просто запоминал текст, он раздумывал над прочитанным — жевал и пережевывал его как жвачку — ив процессе становился так близко с ним знаком, что текст превращался в часть его самого. Как писал Петрарка в письме к другу: «Я съел утром то, что буду переваривать вечером. То, что я поглотил мальчиком, я переварю взрослым. Я тщательнейшим образом впитал эти письмена, вживив их не только в мою память, но и в сам костный мозг». Говорили, что Августин настолько пропитался псалмами, что они наряду с латынью оказали решающее влияние на его авторский стиль [3].