Её несносный студент

И, блядь, я Белому по гроб жизни должен буду за дурость его и безрассудность эту. За что, что шило в заднице не позволило ему тихо и мирно сидеть в Европе. Потому что если бы не придурок этот бешеный, я бы, наверное, свою Александровну уже и не встретил, а если и встретил бы, то, наверное, реально уже замужнюю и счастливую.

И разошлись бы мы с ней, как в море корабли, так что, Белый, спасибо тебе за то, что ты такой придурок дурной.

И вот теперь обнимая ее, к себе прижимая, после, должно быть, самого идиотского признания в любви, я понимаю, как сильно мне повезло и какой я долбанный счастливчик, потому что она, Александровна моя, никому не досталась, потому что она моя.

Смотрю, думаю и удивляюсь, как она, краса такая, невероятная просто, никого себе не нашла, евнухи ее что ли окружали все это время. Она же нереальная, настолько охрененная, что я едва ли слюни не пускаю, как только ее вижу. С первого дня, с первого, мать его дня.

И хорошо, конечно, хорошо, что мужики вокруг оказались дебилами конченными, раз такую конфетку не заметили, потому что я, наверное, не сдержался бы, убил просто, придушил к чертовой матери. Меня от одной мысли о потенциальном мужике разрывает. Ревность по телу разливается, все внутри огнем сжигая.

Не отдам, никому я тебя не отдам, Александровна. Я же совершенно точно на тебе помешался, поехал крышей, если хочешь.

И нет, я ничерта не жалею о сказанном, и от нее вот прямо сейчас ответа не жду. Понимаю, конечно, что глупо ожидать от нее признания. Хочется, дико хочется, но рано пока, наверное. Не готова она пока к таким признаниям, не готова до конца мне довериться, и это, конечно, жутко бесит, раздражает так, что меня лихорадит просто, но это не ее вина, естественно, а мудака того, что бросил ее беременную, наверняка навешав лапши в три короба, чтобы в трусы нырнуть.

И, сука, добился своего, а она, я полагаю, девчонкой восемнадцатилетней влюбилась и, как это часто у девочек наивных, добрых, слишком правильных бывает, утонула в нем, поверила. Таких, сука, уродов воспитывать надо жестко, чтобы девочек хороших не портили, чтобы детей им не делали и не сбегали, разбив вдребезги мечты розовые.

Я не ангел, конечно, нет. Вообще ни разу и никогда им не был. Но фиалок нежных таких никогда не трогал, не посмел бы просто. У меня все девчонки прожженные были, они прекрасно понимали на что шли, и чего хотели. Все по согласию, без претензий, потрахались и разошлись.

А таких наивняшек, как Александровна, я стороной обходил, потому что нельзя таких трогать, если реально ничего серьезного не планируешь. Потому что они другие, у них ценности другие и мир они видят иначе. И это же ясно как день. Надо быть уродом просто отбитым, чтобы ломать вот таких красных шапочек.

— Ну чего ты, Ксюш, чего испугалась? — улыбаюсь своей красе ненаглядной, бесконечно бы на нее смотрел и из рук не выпускал. И как я так втрескался?

А она взгляд потерянный отводит, руками мою футболку комкает, явно ища правильные слова в своей чудесной, полной воинственных тараканов головке.

— Я не знаю, что сказать, я…

Затыкаю ей рот, как умею, самым правильным, а главное, действенным способом. Просто целую ее, чтобы расслабилась, она всегда расслабляется, мне отдается, вся, без остатка. И я не знаю, что это: химия, физиологии — не важно. Главное, что Ксюша ко мне тянется, что меня хочет и мне сопротивляться не может. Все остальное вторично, решаемо.

— Не надо ничего говорить, малыш, я ответных признаний от тебя не жду.

— Не ждешь? — недоверчиво.

— Не жду, во всяком случае пока, — усмехаюсь, потому что она явно выдыхает с облегчением, дурочка моя. — Скажешь потом.

— Потом? — кажется, она все еще под впечатлением от моего внезапно прорвавшегося наружу признания.

— Когда полюбишь, — подмигиваю ей, — а ты меня полюбишь, Ксюш, — отхожу назад, выпускаю Александровну из объятий.

— А ты самоуверенный, да? — улыбается смущенно.

— Нет, Ксюш, просто я настолько офигенен, что у тебя никаких шансов.

Она смеется, так открыто, так заразительно, век бы смотрел.

— Так, Александровна, я там видел в холодосе помидоры с огурцами, так что, раз уж ты такая активная, на тебе салат. А мне надо позвонить.

Она кивает, а я разворачиваюсь и выхожу из кухни, иду в прихожую, из кармана куртки достаю телефон и набираю нужный мне номер. Длинные гудки раздаются из динамика, и лишь спустя несколько долгих секунд я слышу голос на другом конце «провода».

— Неожиданно, — не здороваясь, произносит Кир. В голосе слышится усмешка.

— Ага, я весь такой непредсказуемый.

— Ты по делу?

— Голос твой услышать хотел, — посмеиваюсь, слушая, как глава семейства, видимо, в очередной раз справляется с подгузником.

— Слава, я сам в состоянии его помыть, иди, блин, уже ляг, — кажется, я не вовремя, — так что ты там говорил, давай по-быстрому, я немного занят.

— Мне помощь твоя нужна, не по телефону только.

— Что-то случилось? — надо же, беспокоится обо мне.