Её саада

Внезапно в голову пришла мысль, что она просто не сможет вернуться с родных земель в этот чужой, враждебный дворец, наполненный змеями, а не людьми. Не сможет, вот и все! Подумала о том, как будет плакать в ночь перед отъездом, и в носу защипало. Неужели отказаться, не ехать? Нет, нет, решительно нет, она отправится повидаться с семьей, нанесёт визит своей ушедшей юности.

Дорога была долгой. Сначала султанша тряслась в душной карете с решётками-кафесами12 на окнах, мечтая побывать на свежем воздухе, потом взошла на палубу корабля, но и тут ей не дали остаться, а приказали спуститься в каюту, подготовленную для неё. Орхан стоял на палубе и отдавал кому-то приказы. Что же, уж лучше сидеть в тёмной комнате, чем находиться рядом с ним.

Яшмак – поистине удивительная вещь. Ты можешь видеть всех, но никто не сможет разгадать твоих эмоций. Это то, что было нужно сейчас Феодоре, ведь переживания переполняли её. Радость смешалась с грустью, тревогой, страхом и раздражением. Как хорошо, что прозрачная ткань скрывала в своих складках её чувства!

И вот наконец-то прибыли! Она дома, дома! Кутаясь в ферасе13, принцесса спустилась по трапу и оказалась на родной земле.

Остальная дорога была недолгой и перенеслась легко. Дворец встретил её привычным шумом и снованием слуг.

Их повели в тронный зал. Как хотелось сорвать яшмак при виде отца, закричать: «Я дома, папа! Вот она я!», броситься ему на шею, но Феодора почувствовала, что не может, что она уже другая.

Приём был холодным и официальным. Никто не улыбался. Неужели это она привезла из ненавистной Бурсы грусть и скорбь?

Служанки проводили её в комнату. Не в ту, где она жила когда-то, а в чужие гостевые покои, холодные и пустые. Оставшись наедине с собой, она предалась мыслям. Кто она – Феодора или Эфтандис? Какой дворец – её настоящий дом? В Бурсе или в Константинополе? Как бы ни ненавидела она султана и все, что с ним связано, она никак не могла не понять, что здесь она уже чужая, и сама стала другой, и от этого было невыносимо горько. Где та смеющаяся, нежная девочка, радующаяся каждой мелочи? Куда делась улыбка с её лица, куда пропали романтические мечтания?

И словно не было больше мыслей. Отныне это не ее дом. Прошлое уходило, как утекает вода сквозь пальцы того, кто набрал ее в руки. Она больше не Феодора. Никто и никогда не сможет лишить её воспоминаний, но… она уже совсем другая, иная. Эфтандис представлялась ей сильной, смелой и жёсткой, была образом её мечтаний о другой себе, щитом от жестокого мира. Но невозможно было стереть мечтательной и нежной Феодоры, и новая она была слиянием своего прошлого и настоящего.

Эфтандис встала с постели, борясь с собой. Надо действовать. Она чувствовала, что не может здесь оставаться, что боль и горечь одиночества, желания вернуться в прошлое сводят её с ума. Подозвав к себе Эмине, она попросила слабым голосом:

– Эмине, с нами приехал тот евнух, что отводил меня к султану?

– Да, госпожа.

– Пойди и приведи его.

Прошли минуты, показавшиеся часом. Наконец евнух вошёл к ней в покои.

– Султанша.

Она сцепила пальцы в замок и спросила:

– Как зовут тебя? Ты ведь представлял мне султана на свадьбе и после отводил к нему.

– Али-ага, госпожа.

Эфтандис сняла с пальца массивный перстень с изумрудом и протянула его Али.

– Возьми это. Просто возьми, хорошо?

Евнух остолбенел. Чтобы госпожа, султанша разговаривала с ним в подобном дружеском тоне, обращалась к нему как к человеку? Невозможно.

– Я… я просто хочу, чтобы хоть кто-то здесь был мне другом. Пожалуйста! – сказала она надрывающимся голосом.

– Госпожа, мой долг служить вам…

– Не надо служить. Будь рядом. Ты – единственный, кто в этом дворце не смотрит на меня с ненавистью.

Оторопевший Али-ага, не найдя, что ответить, кивнул, поклонился и, получив разрешение, вышел из покоев.

Через три дня Эфтандис встречала рассвет в своих покоях в Бурсе. Теперь он не казался ей менее прекрасным, чем рассвет над Босфором.

Глава 6

В каморке было темно. Ага14 сидел, массируя виски.

Али. Когда он получил это имя? Когда прошёл через боль, лезвие ножа и огненный песок, в который закапывали их, проданных в рабство мальчиков-мавров, пока они умирали? Или когда его купили как вещь на невольничьем рынке, когда отправили в султанский гарем быть бесполым существом и влачить своё жалкое существование? Он уже не помнил. Он забыл свой дом, руки матери и смех братьев. Да и что мог помнить несчастный евнух, которого увезли из дома в три года?

Али никого и никогда не любил. Он – вещь, предмет, раб, а у рабов чувств не бывает. Так всегда говорил ему главный евнух, жестокий до крайности, отправлявший мальчишку за малейшие проступки на фалаку15.

Ни мужчина, ни женщина, никто. И тут… прикосновение тёплых рук Эфтандис, отдававшей ему перстень, тёплые слова, просьба – впервые за всю его жизнь во дворце – просьба, а не приказ…

Как ему было стыдно за свои чувства! Как хотелось вырвать проклятое сердце из груди, уничтожить свою душу!