Её жизнь в искусстве: образование, карьера и семья художницы конца ХIХ – начала ХХ века

Но в этом автопортрете отражено не сожаление об оставленном, а скорее тревога за будущее: на страницах дневника художница еще с 1880 года (когда был окончательно поставлен диагноз «туберкулез») постоянно задается вопросом, хватит ли времени на поставленные в живописи задачи? Это портрет-заявление, портрет-манифест. Такой автопортрет можно назвать профессиональным. Фигура художницы практически растворяется в мрачном темном фоне, поглощающем ее правую руку. В ее позе нет ни кокетливости, ни самолюбования. Строгая постановка вполоборота лишает зрителя возможности оценить платье, прическу или фигуру девушки. Более того, Башкирцева, будучи во время создания автопортрета 24 лет от роду, пишет заметные седые пряди в волосах. Лицо, тщательно выписанное на фоне единственной яркой детали – белого воротника, также лишено какого бы то ни было кокетства: взгляд направлен скорее внутрь себя, нежели на зрителя, но выражение лица сосредоточенное и тревожное. Через год после создания этого автопортрета Башкирцевой уже не будет в живых.

В силу ли выбора карьеры профессиональной художницы или в силу трагических обстоятельств ее жизни Башкирцева не вышла замуж и не создала семьи. Но после замужества судьба многих художниц не была завидной: новоиспеченная жена, погружаясь в семейную жизнь, часто бросала занятия искусством. Если не после замужества, то после рождения первенца. Также часто замужняя художница становилась объектом карикатур[106] и насмешек за то, что продолжала учиться и рисовать. Такое положение вещей как оставление женой собственной карьеры в угоду мужу (социальным нормам) было общим для России и многих других стран Европы.

С развитием российского художественного рынка, корпоративной среды и ростом профессионализации и компетенций мужчины на рубеже веков начинает складываться и вербализоваться стереотип «идеальной жены» художника. В мемуарной литературе конца XIX – начала XX века мы встречаем образ неплохо образованной, но скромной, миловидной (но не роковой красавицы), хозяйственной и заботливой женщины, безусловно любящей своего мужа и всячески угождающей ему. Постоянное отсутствие мужа в связи с работой жена воспринимает с пониманием и легкостью, перенимая на свои плечи все хозяйственно-бытовые, материальные и воспитательные неурядицы и справляясь с ним практически в одиночку.

Например, о первой жене Ильи Репина – Вере Алексеевне Шевцовой – так писала дочь Павла Михайловича Третьякова Вера Зилоти:

«…как-то раз в Москве мы с сестрой Сашей заехали к Репиным. Вера Алексеевна, сидя случайно со мной одной в столовой, говорила мне, как она, после целого утомительного дня, уложив свою ватагу ребят, измученная, садится за этот стол помолчать и прийти в себя в тишине. “И вот придет Илья, начнет рассказывать о своей работе в тот день над своими картинами – и усталость моя мгновенно исчезает. Ложусь спать счастливая, полная энергии на будущий день. Тогда я забываю и свое, надоевшее мне лицо, которое утром, когда я причесывалась, приводило меня, в зеркале, прямо в отчаяние своей некрасивостью…” А как она была мила! Она осталась для меня идеалом душевной женственности, идеалом подруги художника!»[107].

Восторженные воспоминания Зилоти напоминают рассказ о жене Валентина Серова Ольге Федоровне Трубниковой, записанный ее названной сестрой Марией Яковлевной Симонович:

«Миниатюрная, с мелкими чертами лица, большими серыми глазами около маленького остренького носика была похожа на голландку, что муж ей неоднократно и говорил. Не имея никаких запросов к своей собственной жизни, она служила Серову, как отклик всех его художественных желаний и обставила его жизнь во вкусе, который ему подходил»[108].

В книге «Русские жены. Недостижимый идеал» авторы Е. Н. Обоймина и О. В. Татькова в пассаже о жене Бориса Кустодиева Юлии Кустодиевой (в девичестве Прошинской) приводят такую цитату: