Эйс

Пробив обстановку, Яна вернулась на съемную квартиру, поужинала и остаток дня повалялась в кровати с очередными расчетами. Наступал вечер. Яна ощущала себя как хорошо подготовленный студент перед важным экзаменом. Крайне волнительно, но уверенно. К девяти она прибыла к первому почетному месту массовой казни на Монтерской. Нити первых ласточек с ИК едва различимо теплились, их срок выходил, от неё больше никаких затрат не требовалось. Пора начинать зачистку остальных.

Сжимать в точку жизненную суть оказалось довольного легко. Приговоренные липли сами и что радовало больше всего, не приходилось выискивать и отделять от большой массы обычных людей, только успевай хватать готовеньких. Оценить точное количество первых невозвратных Яна не могла: около десятка. Она сосредоточилась, плавно натянула и одновременно резко дернула на мгновенную смерть. В ту же секунду на миссионерку обрушилась невероятная слабость. Словно тяжелая струя ртутного водопада прибила вниз и размазала по земле. Яна засипела, не в силах вздохнуть полной грудью. В этот момент она вместе со своими жертвами находилась между жизнью и смертью. Внезапно, отчаянно желая избавиться от обрушившегося шквалом негатива, Яна мысленно запалила вокруг себя костер невиданной силы. Огонь полыхал, сжигая и испепеляя чужую отвратительную субстанцию. Пламя очищало, преобразовывало полученную энергию в другую ипостась, не имеющую ни положительного, ни отрицательного заряда. Через секунду её физическое тело тоже бросило в жар, сняв часть нагрузки с тонких тел.

Скоро отрицательный заряд сошел на нет. Видения отступили. Кое-как дотянувшись до бутылки воды на соседнем сиденье, Яна отпила добрую треть и опустила водительское стекло наполовину, глубоко вдыхая влажный воздух большого города. Памятуя прошлую поездку, она прикинула: на восстановление уйдет не меньше сорока минут, после чего можно взяться за вторую партию. С такими передышками придется сделать несколько заходов. Максимум до полуночи должна управиться. Если, конечно, не отбросит копыта к тому времени сама.

***

Гриня, или по другому Григорий Гончаренко мотал четвертый срок в ИК строго режима. Чалиться ему ещё полных четыре года: УДО и прочие амнистии постоянному клиенту исправительных заведений не светили. Поэтому изначальный настрой на полный комплект услуг от ФСИН лишнего оптимизма не добавлял.

Лицо заключенного выглядело абсолютно непримечательным, если бы не глаза. Однажды, увидев Гриню, человек запоминал только пронизывающий взгляд, на фоне которого остальные черты лица блекли и смазывались. Ярко голубые искры прожигали человека насквозь. Даже при разговоре с близкими друзьями они всегда пытливо и изучающе смотрели на собеседника, подавляя волю и вызывая гипнотическое желание вручить ему свою жизнь. Глаза являются периферией головного мозга и во взгляде Грини отражалась вся глубина его многострадальной души, вся пережитая боль. В них сосредоточилась ненависть к окружающему миру и противостояние с самим собой. Глаза человека – убийцы, не мыслящего жизнь без войны, светились хладнокровной готовностью в любой момент вступить в смертельную схватку. Урка воспринимал жизнь, как жесткую глобальную проблему с преодолением препятствий, как борьбу за выживание. Судьба отвечала взаимностью, с лихвой осыпая трагическими и страшными случаями, которые он ожидал.

Бог наградил мужчину всем, что нужно для битвы: бесстрашием, яростью, граничащей с безумием, низким болевым порогом и физической мощью, но поселил не в тот век и не в то место. Гриня оправдывал призвание бойца как мог. Был способен вынести любые тяготы и наказания. Всегда готов к чему угодно.

Зэк сидел на жесткой шконке, задумчиво зафиксировавшись на одной точке внизу прямо перед собой. Грязно-серый забетонированный пол, намертво прикрученная обшарпанная мебель, невнятного синего цвета стены. Ежедневно одна и та же, не меняющаяся обстановка на протяжении многих лет погружала в состояние отупения. Даже игры в шахматы и нарды с сокамерниками, не спасали от социальной деградации. Единственное, что скрашивало жизнь – книги. Пожалуй, только лишь чтение, и умозрительные рассуждения товарищей о смысле жизни, являлись отдушиной в колонии. Сиделец не работал. Трудотерапия в его случае - не положняк, как никак авторитет.