Эйтонский отшельник

Кутред и впрямь был в часовне, однако он не молился. Отшельник лежал навзничь перед алтарем, ногами к выходу, словно упал или был отброшен, когда направлялся наружу. Полы его рясы задрались, обнажив мускулистые ноги, на груди его виднелось продолговатое темное пятно крови, — в том месте, куда вонзился кинжал. Лицо отшельника, обрамленное спутанными черными волосами и бородой, было искажено гримасой не то гнева, не то предсмертной муки, — оскаленные крепкие зубы, глаза полуоткрыты. Руки Кутреда были раскинуты, подле правой кисти на каменном полу лежал длинный кинжал, словно он выпал из руки при падении.

Был ли Кутред священником или нет, он уже ничего не мог сказать в свою защиту. Бесполезно было трогать его, ибо, без всякого сомнения, он умер уже несколько часов назад, причем насильственной смертью.

— Помоги ему бог! — хрипло прошептал аббат, застывший над покойником. — Бог милостив к убиенным. Кто же мог решиться на такое?

Хью встал перед убитым на колени и потрогал его, — тело Кутреда уже остыло и стало коченеть. Теперь нельзя было потребовать ответа от отшельника Кутреда и некому было сделать для него что-либо в этом мире, — на нет и суда нет.

— Он мертв уже несколько часов, никак не меньше, — сказал шериф. — Это уже второй убитый у меня в графстве, а я еще и убийцу первого не нашел! Господи помилуй, что за дьявольщина кроется в этом лесу!

— Неужели это связано с тем, что рассказал нам мальчик? — сокрушенно спросил аббат. — Неужели кто-то опередил нас, дабы не дать отшельнику говорить в свою защиту и похоронить правду вместе с ним? Я понимаю, они составили целый заговор с этим браком, дабы завладеть землей. Но неужели они зашли так далеко, что решились на смертоубийство?

— Если это и впрямь убийство, — вслух, но с сомнением заметил брат Кадфаэль скорее для себя, нежели для остальных.

Все это время он молча стоял у входа в часовню, внимательно осматривая помещение, которое отлично помнил со времени своего прошлого визита сюда. Обстановка была столь бедной, что он помнил все до мелочей. Часовня была больше жилой комнаты, здесь вполне можно было ходить и даже сражаться. Занята была лишь восточная стена, в которой имелось крошечное квадратное окошко. Под ним находился алтарный камень, на нем стоял резной ларец, на крышке которого покоился серебряный крест, а по обе стороны от него — два подсвечника с незажженными свечами. На камне перед ларцом теплилась лампада, она стояла прямо перед ним… Но ведь раньше перед ларцом было пусто! Кадфаэлю показалось странным то обстоятельство, что, казалось бы, тут была борьба, но алтарь в полном порядке. Кадфаэль отметил про себя, что пропала всего одна вещь, — требник в кожаном переплете с витиеватым тисненым орнаментом, тот самый требник, который было бы не стыдно иметь и принцу.

Хью встал с колен и отошел ко входу в часовню, осматривая ее вместе с Кадфаэлем. Они были здесь вместе и теперь могли сравнить результаты своих наблюдений.

— У тебя есть основания сомневаться? — бросил он короткий взгляд на Кадфаэля.

— Насколько я понимаю, Кутред был вооружен, — сказал Кадфаэль. Хью тоже заметил длинный кинжал, что находился подле правой руки отшельника. Хью не стал его трогать. Убедившись в том, что тело уже коченеет, он вообще не стал тут ничего трогать. — Когда отшельник упал, он выронил оружие. Это именно его кинжал. И Кутред пролил кровь. На клинке есть следы, причем это не его кровь. Что бы здесь ни случилось, это не был подлый удар в спину.

Сомневаться в сказанном не приходилось. Рана была чуть повыше сердца, запекшаяся кровь залила всю грудь. Кинжал, которым закололи Кутреда, был вынут из раны, откуда свободно вытекала кровь. Кинжал же Кутреда, лежавший на полу, был лишь чуть-чуть обагрен кровью, и лишь несколько капель упали с него на каменный пол.

— Вы говорите, что здесь был бой? — спросил аббат, выходя из своего оцепенения. — Но откуда у святого отшельника оружие? Даже при встрече с разбойниками святой человек должен уповать не на оружие, но на милость господню.

— Если здесь и побывал разбойник, то разбойник весьма странный, — заметил Кадфаэль. — Он не украл ни серебряного креста, ни подсвечников. Они даже не упали во время борьбы. Разве что он вновь поставил их на место.

— Верно, — согласился аббат. — Он убил не для того, чтобы ограбить. Но тогда зачем? Кому понадобилось убивать святого человека, у которого нет ничего своего, кроме алтарных украшений и принадлежностей? Он тихо жил среди нас, и, как говорят, любой мог прийти к нему со своими бедами и тревогами. Кому он помешал? Быть может, тот же человек убил и Дрого Босье? Или, чего доброго, в наших краях уже двое убийц?