Екатерина Дашкова

Приведенное место показывает внутреннее пространство текста: княгиня пишет себе, спорит с собой, сама отвечает на свои вопросы. Здесь Павел обретает чины отца, как бы замещая его в сознании Дашковой. Реальные документы куда прозаичнее: никакого придворного чина, тем более бригадирства (на три ступени по Табели о рангах выше того, что получил юноша по приезде). Однако сам факт личного послания государыни позволял на многое надеяться.

Письмо императрицы успело в Рим буквально накануне приезда графа и графини Северных — великокняжеской четы, путешествовавшей по Европе. Екатерина Романовна весьма интересовалась их расположением к сыну. «Великий князь не узнает своего крестника: настолько он вырос и возмужал, — писала она А.Б. Куракину. — Если он будет осчастливлен покровительством великого князя, я не буду сожалеть, что недостаток значения нашего уважаемого Никиты Ивановича оставляет его без всякой опоры»^{687}. Панин к этому моменту, как и Орлов, — мертвый волк. А Куракин, один из ближайших друзей Павла Петровича, мог уверить наследника в лояльности молодого Дашкова.

Однако встреча с великокняжеской четой обманула ожидания матери. В мемуарах о ней сказано кратко. Но за скороговоркой у княгини обычно скрывались целые страницы жизни. Единственное свидетельство — зарисовка с натуры, сделанная мисс Эллис Корнелией Найт. В Риме кардиналом де Берни был устроен концерт, на котором присутствовал и Павел Петрович. Как злая фея из сказки, Дашкова «прибыла на праздник, одетая в черное. Великий князь и княгиня считали, что она шпионит за ними… Она села на концерте как можно ближе к великому князю, сразу позади него справа. Он был очень рассержен и, повернувшись к ней, сказал: “Мадам, неужели вы не могли надеть что-нибудь другое в присутствии своего суверена?” Княгиня Дашкова в качестве извинения уверила его, что все ее платья упакованы, поскольку она собиралась покинуть Рим. Великий князь ответил: “Но в таком случае вы могли бы не приезжать”»^{688}.

Павел Петрович сам показывал, что не намерен покровительствовать Дашковым. Говоря по правде, у Екатерины Романовны вовсе не было выбора, за какой партией идти. Ради карьеры сына она должна была держаться государыни.

Саардамский плотник

В Вену Дашкова прибыла уже пылкой сторонницей Екатерины II, как если бы два десятилетия трудных, болезненных отношений оказались стерты по мановению скипетра императрицы. Венцом верноподданнических речей княгини стал разговор с канцлером В.А. Кауницем, в котором она при сравнении старой подруги с Петром I отдала предпочтение философу на троне перед царем-плотником.

Монолог Дашковой о реформах Петра I можно назвать программным. К концу XVIII столетия просвещенные патриоты начинали тяготиться постоянным славословием в адрес реформатора и хотели вести родословную своей страны от времен Рюрика, а не с основания Петербурга.

«Некоторые реформы, насильственно вводимые им, — заявила Дашкова, — со временем привились бы мирным путем… Если бы он не менял так часто законов… он не ослабил бы уважение к законам… Он ввел военное управление, самое деспотическое из всех… торопил постройку Петербурга, тысячи рабочих погибли в этих болотах… испортил русский язык»^{689}.

Сходного мнения придерживались M. M. Щербатов, Д.И. Фонвизин, Н.И. Новиков. Оно восходило к рассуждениям Жан Жака Руссо в «Общественном договоре» 1762 года, где философ обрушивался с яростной критикой на петровские преобразования. По его мнению, вместо того чтобы делать из русских немцев, следовало развивать их самобытность, народ нуждался не в цивилизации, а в закалке. Теперь развращенные западной культурой русские ослабеют, подпадут под власть любой азиатской орды, которая следом захватит и Европу^{690}.

Однако у княгини и философа были разные отправные точки для негодования. Судя по «Рассуждению о правлении в Польше» 1772 года, «пламенный Жан Жак» уповал на хранящих самобытность поляков как на заслон от враждебного Севера и Востока. Екатерина Романовна Польши не любила и называла ее жителей «наиболее холопской нацией». Она предъявляла к Петру I претензии не за то, что он лишил Европу щита, а за то, что «уничтожил свободу и привилегии дворян». Речь в первую очередь о Боярской думе, в которой члены высокопоставленных родов давали государю советы и совместно с ним правили державой. Дашкова считала, что прежде самодержавие было ограничено боярским представительством. Преобразования же начала XVIII века — своего рода вывих, который требуется исправить.