Екатерина Дашкова

Страсти разбушевались нешуточные. Пришлось опять просить. И снова Дашкова сбилась на поучения. Неугодные авторы «были, есть и будут, но их существование Вас всех менее удивлять должно». По поводу злополучных вопросов княгиня, опять в шутливой форме, ссылалась на Англию: «Есть (не помню, однако, в какой части света) одно государство, народ коего почитается весьма просвещенным. У него такой обычай, что все обо всем и у всякого спрашивают»^{819}. Стоило бы написать «со всякого».

Ответ напоминал ведро холодной воды: «Существует ли где вопрошательный народ, того не ведаю… но, не быв пророком, предсказать нетрудно, где ко времени и кстати отвечательный наверно найтися может»^{820}.

Отзвук этого конфликта слышится у Державина: Дашкова «разругала всех, где досталось и самой императрице… Императрица, поблагодарив ее за труд, пожаловала в награждение 25 тысяч рублей и не велела к себе впускать в назначенный после обеда час для упражнения в литературе. Сим княгиня много потеряла, ибо она вошла было через сей журнал в великую милость»^{821}.

Семейная близость

Если читатель думает, что Дашкова не умела постоять за себя, значит, он до сих пор не проникся особенностями характера нашей героини. Когда история с «Вопросами» поутихла и Екатерина II вновь прислала издательнице сочинения, та пристально вычитала гранки, поправила тексты государыни и вернула автору для ознакомления^{822}.

Это была пощечина.

Пикировки отнимали силы у обеих подруг. Ничего удивительного, что к зиме 1787 года их отношения скорее напоминали незаживающую рану, чем старый зарубцевавшийся шрам. Поэтому в знаменитую поездку на юг Екатерина Великая не взяла именно Екатерину Малую. С середины 1780-х годов Дашкова все чаще стала восприниматься вкупе со своим братом Александром, президентом Коммерц-коллегии, и его сторонниками. «Моралист» сумел сформировать свою придворную партию — так называемый «сициетет», выступавшую противовесом партии Потемкина.

Императрица и Александр Романович испытывали друг к другу взаимную нелюбовь. Их сотрудничество напоминало отношения с Паниным, поскольку Воронцов был проводником идей ограничения власти монарха. Здесь между ним и сестрой царило полное согласие.

Как и Екатерина Романовна, брат никогда не критиковал императрицу в глаза. Его старый приятель А.П. Шувалов сообщал: «Он нередко сам смеется предложениям государыни, но не только никогда не отвлекает ее от дел, коих худые следствия он предвидит, но еще поощряет ее на то, дабы только идти всегда вопреки» Потемкину. «Когда мне случалось говорить с ним о делах государственных способом, его образу мыслей несоответствующим, то он мне всегда отвечал: “Чего Вы хотите от этой сумасшедшей страны и от этого сумасшедшего народа?”…Сей человек, обогащенный императором и французским двором, не жилец здешнего государства: при первом удобном случае переселится он в чужие края»^{823}.

Человек неуступчивый и методичный, Воронцов обладал феноменальной коммерческой хваткой и умел выжимать деньги буквально из воздуха.

Чем тоже напоминал сестру. Под его покровительством ей, безусловно, становилось легче держаться на придворном паркете. Однако у подобной близости была и оборотная сторона. Что бы ни делал «социетет», императрица всегда держала в голове возможность одобрения его шагов со стороны княгини. На юге Екатерина II встретилась со своим союзником Иосифом II. Когда-то император очень тепло встретил в Вене Дашкову. Наша героиня способна была сообщить союзнику «по вспыльчивому ее, или лучше сказать, сумасшедшему нраву, — как писал Державин, — премножество грубостей, даже насчет императрицы, что она подписывает такие указы, которых сама не знает»^{824}.

Поэтому Дашкову не только не взяли на юг, но и не писали ей с дороги. Когда же война грянула, вели себя с ней крайне подозрительно. Чуть ли не как со шпионом. Особенно остро это проявилось в начале вооруженного столкновения со Швецией, король которой Густав III решил поддержать турецкого султана.

Когда-то Дашкова познакомилась с ним во Фридрихсгаме: «Он был королем-путешественником, то есть имел совершенно ложное понятие о всем виденном за границей, так как подобным знатным путешественникам показывают все с лучшей стороны и все устроено и налажено так, чтобы производить самое лучшее впечатление… С целью заручиться их поддержкой, не щадят лести и каждения перед ними. Возвратившись к себе, они требуют от своих подданных прямо обожания и не довольствуются меньшим. Потому-то я… всегда предпочитала, чтобы они ездили по своей стране, но без торжественности, которая бременем ложится… на народ»^{825}.