Екатерина I

Опытный дипломат Василий Лукич Долгорукий, привыкший к уважительному отношению западноевропейских дворов к представителям России, сразу же заметил это. Прибыв в Стокгольм в 1726 году, он доносил: «При других дворах, к которым я был посылан, таких необыкновенных и гордых поступков не видел. Хотя и знатные субсидии от вашего величества и от цесаря (австрийского императора. — Н. П.) обещал, однако здешние правители не только не отвечали учтиво благодарностию, но даже не отозвались ни единым словом. По таким здешнего двора здешним поступкам, видится, неприлично мне здесь быть в характере, в каком я сюда прислан».[100]

В Стокгольме и Копенгагене рассчитывали на то, что смерть императора вызовет в России смуту. В обеих столицах от представителей своих стран при русском дворе получали информацию о наличии в правящей элите двух группировок, придерживавшихся несхожих взглядов на внешнеполитический курс России.

Резидент России в Швеции М. П. Бестужев-Рюмин доносил: «Двор сильно надеялся, что от такого внезапного случая в России произойдет великое замешательство и все дела ниспровергнутся, но когда узнали, что ваше величество вступили на престол и все окончилось тихо, то придворные стали ходить повеся нос; таким образом, этот случай открыл сердца многих людей. Намерение здешнего двора было в мутной воде рыбу ловить…[101]» Согласно донесению русского резидента в Копенгагене Алексея Петровича Бестужева-Рюмина, известие о кончине императора вызвало восторг: «из первых при дворе яко генерально и все подлые опились было». Королева выразила свою радость выдачей тысячи ефимков для нищих и госпиталей, замаскировав ее выздоровлением супруга, здоровье которого пришло в норму задолго до смерти Петра Великого.

Прусский король Фридрих Вильгельм был, пожалуй, единственным среди западноевропейских монархов, кто искренне оплакивал смерть Петра. Когда он получил известие о кончине императора, которого считал своим другом, у него покатились слезы и он заявил: «Я по смерти своего дражайшего друга хочу показать свою верность». Фридрих Вильгельм объявил траур не на три месяца, как по другим государям, а на полгода. Это, однако, не помешало ему вступить во враждебный России Ганноверский союз.[102]

Падение международного авторитета России явилось следствием изменений, происходивших внутри страны. Как известно, результативность внешней политики государства определяется тремя факторами: его экономическим потенциалом, состоянием армии и флота и искусством дипломатов. Экономический и финансовый кризис, в котором оказалась Россия, вынудил отпустить в поместья треть офицерского состава, что снизило боеспособность армии. В упадок пришел и флот — прекратилось строительство линейных кораблей, ударной силы флота, который при Петре Великом был самым могущественным на Балтийском море. В прежних размерах продолжалось лишь сооружение галер, но галерный флот не мог противостоять линейным кораблям соседних государств и морских держав — Англии, Франции, Голландии. Напомним также, что значительная русская армия в течение всего царствования Екатерины I находилась в Персии, северная часть которой по русско-турецкому договору 1724 года отошла России. Персидские дела отнюдь не радовали императрицу и ее окружение: в Персии продолжалась анархия, так что заключать мир было попросту не с кем, в то время как русские войска несли огромные потери — и не столько от постоянных стычек с местными князьками, сколько от болезней и нездорового климата.

Состояние экономики и финансов, ослабление армии и флота вынуждали Россию избегать новых военных конфликтов, способных окончательно разорить хозяйство, и без того находившееся в плачевном состоянии. Отсюда вытекала главная внешнеполитическая задача: сохранить добрососедские отношения с другими государствами как на Западе, так и на Востоке. Однако выполнение этой задачи оказалось делом крайне трудным, особенно на Западе.

Важным фактором в международной политике тех времен был подкуп дипломатами в стране пребывания государственных мужей, от которых зависело направление внешней политики. Подкуп осуществлялся либо одноразовой выдачей крупных сумм, либо установлением ежегодного пенсиона, тоже в немалых размерах. По продажности всех прочих превосходили чиновники Османской империи, которые давали себя покупать и перекупать, беря одновременно посулы от дипломатов нескольких государств. За турецкими министрами следовали депутаты польского сейма и шведского риксдага.