Екатерина II, Германия и немцы

Меньше всего внимания Екатерина уделила Иоганну Генриху Мерку – военному казначею ландграфа, заведовавшему дорожной кассой дармштадтской «делегации» и служившему секретарем ландграфини во время поездки[829]. Вскоре по прибытии он сообщал из Петергофа Фридриху Николаи, что у них были все основания быть довольными приемом, оказанным им в России. «Императрица с самого начала отказалась от каких бы то ни было церемоний […] Императрица, великий князь и граф Панин очень выигрывают, когда близко встречаешься с ними»[830]. Неизвестно, сообщали ли Каролина и Мерк Екатерине о последних новостях литературы и искусства в Германии, о культурной жизни Дармштадта, о «чувствительном круге», о журнале Frankfurter Gelehrte Anzeigen, с декабря 1771 года в течение года издававшегося Мерком, о литературном движении Буря и натиск, два члена которого – Ленц и Фридрих Максимилиан Клингер – впоследствии имели возможность составить личное представление о России[831]. Известно лишь, что Ассебург убедил ландграфиню поддержать Клопштока, которому ее зять, великий князь Павел Петрович, назначил стипендию в 1000 рублей. Поэт выразил ему свою благодарность, однако воспользоваться деньгами так и не смог, хотя и не по вине российского двора[832].

Если бы личная беседа Мерка с императрицей имела место, то он наверняка оставил бы упоминание о ней. Хотя Мерк, как и все состоявшие в свите дармштадтской ландграфини, получил от Екатерины по случаю помолвки часы «с репетицией», украшенные бриллиантами, до самодержицы, по-видимому, еще не успела дойти слава о нем как о человеке большого критического ума, а место, которое он занимал в свите ландграфини, было слишком незначительным, чтобы она удостоила его разговором. Так что неудивительно, что Мерк, расхваливая старания Екатерины по созданию непринужденной дружеской атмосферы, в то же самое время оставался на некоторой дистанции в соответствии с более дорогим протоколом императорского двора по сравнению с дармштадтским. Лишь на короткое время, когда из-за непогоды его корабль прибыл в Ревель на несколько дней позже, чем корабль ландграфини, он оказался в свите лицом самого высокого ранга, о чем он с юмором сообщал писательнице Софии де Ларош:

Мы обнаружили здесь 60 лошадей, множество слуг и замечательные экипажи. Будучи первым среди всего общества, ваш приятель Мерк путешествует как маленький большой господин. Порой он посмеивается над духом деспотизма, заставляющим и меня играть в этом фарсе свою роль, когда неудачники, еще более бедные, чем я, во всю прыть стараются услужить мне[833].

Находясь в Петербурге и во дворцах императорской семьи, Мерк чувствовал себя на «границе морального мира», известного ему[834], и ощущал контраст между «азиатской помпезностью этого двора» и всепроникающими просвещенческими целями монархини: «Все общественные здания императрицы удивительно прекрасны и солидны, все ее заведения к внутренней культуре чрезвычайно мудры и, видимо, задуманы на много лет вперед». Он отметил, что знаменитые ученые, собранные в научных институциях столицы, изолированы от общества:

Господа академики живут почти как в зверинце, с той разницей, что их не показывают приезжим. Для страны они продолжают оставаться редкими птицами, но при дворе над ними смеются, что их содержание еще так дешево обходится, и только с большим трудом можно их расспросить о чем-либо.

И еще:

С науками и их всеобщим [курсив Мерка. – К.Ш.] распространением, друг мой, дела обстоят печальным образом. Читают здесь не иначе, как по-французски, думают по-французски и т. д. Ни народ, ни его высшие слои не знают почти ни одной из наших добрых немецких книг[835].