Екатерина II, Германия и немцы

Политика, выстроенная в духе принципов Фридриха, не являлась стопроцентной гарантией сближения России с Пруссией. В пору Семилетней войны Екатерина решительно отстранилась от несокрушимой пруссофилии своего супруга. «Великий князь – пруссак до мозга костей, и все это лишь из-за его милитаристских вкусов», – сообщала она своему близкому другу, английскому посланнику Уильямсу. Она писала, что сама она никогда не стала бы советовать ничего, что, по ее мнению, не служило бы «славе и интересам России», которую она любит так же страстно, как спартанец Лакедемонию. Тем не менее Екатерина осознавала и необходимость внутреннего благоустройства страны[1157]. В своих Мемуарах она отмечает, что поначалу в привязанности Петра к королю Пруссии не было ничего особенного, однако потом она превратилась в чистейшее безумие. В один из дней, когда Петр оплакивал поражения считавшихся непобедимыми прусских войск, Екатерина по тому же поводу приказала изжарить быка для ораниенбаумских каменщиков и рабочих[1158].

Apercus[1159] Екатерины, возникшие в 1758–1761 годах, свидетельствуют, что она затвердила свой урок еще до восшествия на престол: в них она размышляет о том, как сложно прислушиваться к советам, или о соотношении целей и средств их достижения. Вновь и вновь она признается в том, что желает «лишь блага той стране», в которую «привел» ее Господь: «Слава страны – создает мою славу». И снова речь идет о том, что пространная империя нуждается не в опустошении, а заселении ее пространств: «…мир гораздо скорее даст нам равновесие, нежели случайности войны, всегда разорительной». От примирительного духа правителя, его снисходительности, от доверия нации, достигаемого ориентированной на правду и всеобщее благо политикой, зависит больше, чем от тысячи законов, а политическая свобода могла бы одушевить всё[1160].

Здесь мы исходим из того, что Екатерина изучила Фридриха как авторитет, затем сопоставила его образ с выводами, которые она сделала из сочинений писателей-просветителей, и увидела, что может превзойти его. Такая интерпретация позволяет рассматривать внешнюю и внутреннюю политику Екатерины II 1760-х и 1770-х годов как доказательство ее стремления выйти из тени Фридриха II. Их наполненная любезностями переписка, нашпигованная разнообразной лестью со стороны последнего, не должна скрыть от нас, что этот политический альянс даже в его лучшие времена не был лишен разногласий. Если дело касалось интересов России, Екатерина не уступала ни на йоту: ни когда Пруссия напала на Данциг и устье Вислы, ни когда стоял вопрос о таможенных пошлинах между двумя государствами, ни даже когда повышались почтовые сборы в Пруссии. И хотя их союз продолжал существовать и после заключения секретного соглашения России и Австрии в 1781 году вплоть до самой смерти Фридриха, в 1780-е годы его ценность для обоих партнеров значительно упала[1161].

Существует документ русского происхождения, очень уместно подводящий итоги екатерининского политического курса в отношении Пруссии в правление Фридриха и детально характеризующий ее представление об интересах России. В 1786 году, за несколько месяцев до смерти Фридриха, отправляясь в Берлин новым посланником императрицы, граф Сергей Петрович Румянцев получил инструкцию, в которой шла речь и об истории союза двух держав. Через пять лет, прошедших с назначения его брата Николая, а тем более через двенадцать лет после появления инструкции Ассебургу Екатерина и ее советники смогли хладнокровно подвести черту под историей русско-прусских отношений[1162]. Дружба и союз с Пруссией, сильной державой, объединявшей множество германских дворов, никогда не могут «быть безразличны для других держав, а следовательно, и для России». Этот союз сыграл свою положительную роль, позволив сдерживать Австрию, Францию или Швецию во время турецкой войны. «В Польше мы добились значительного, в Германии некоторого влияния, в Курляндии же – безраздельного господства». Проблема, говорится в инструкции, состоит лишь в том, что географическое положение вынуждает Пруссию проводить экспансионистскую политику и испытывать постоянное недоверие к России, для противоборства с которой у нее нет достаточно сил. Поэтому их дружба «не укоренена в природе вещей» и «не может носить иного характера, чем временный, а именно определяться стечением обстоятельств». Зависть к территориальной экспансии со стороны России – вот главный интерес берлинского двора.