Поскольку Штриттер подчеркивал, что подготовленный им труд охватывает историю России до 1594 года, а напечатанные до 1802 года три тома заканчиваются на 1462 годе[725]
, даже позднейшее издание осталось лишь торсом. В феврале 1801 года так и не снискавший успеха автор умер в Москве, не узнав, по крайней мере, что и в Германии, несмотря на многообещающее начало, славы он не добился. В том же году в февральском номере журнала G"ottingische Gelehrte Anzeigen не кто иной, как его бывший наставник Шлёцер, опубликовал рецензии и на Краткую историю Янковича, и на первый том Истории Штриттера, а впоследствии – и на остальные тома[726]. Анонимно выпущенный учебник Янковича он похвалил за то, что тот «действительно очень краткий» и тем не менее совершенный: «Его историческая манера вполне современна». Он даже перевел этот труд на немецкий язык и издал его в 1802 году, снабдив собственным предисловием[727]. А вот от труда своего бывшего протеже Штриттера Шлёцер не оставил камня на камне, хотя еще в 1794 году рецензировавший этот труд немецкий историк Людвиг Тимотеус Шпиттлер[728] счел его очень перспективным[729]. Подобно Екатерине, Шлёцер высмеивал наивный пересказ «пустейших подробностей» и «нелепых монашеских сказок», взятых Штриттером прямо из источников безо всякой критики. При этом, замечал Шлёцер, «правда состоит в том, что, владея искусством отбора, можно с успехом найти в русских монашеских летописях» рациональное зерно «с таким же успехом, с каким это сделали другие народы в своих». Вообще, этот труд в своем скрупулезном следовании средневековым анналам «неизмеримо далек от истории – не хочется говорить: истории прагматической и пригодной для государственного деятеля, но и для любого мыслящего человека»[730].На протяжении двух отрезков времени – в 1780-е и в 1790-е годы – Екатерина, в связи с изучением русской истории, занималась также историей немецкого и вообще европейского Средневековья. Такое расширение исторических интересов не могло не произойти, ведь в ее Записках
опорой ей служили труды Татищева. Правда, и его интерес к Германии также не был «оригинален»[731], однако наряду с русскими источниками он широко использовал произведения иностранных авторов, в частности немецких историков своей эпохи. «Древних писателей» он читал в немецких и польских переводах. Кроме того, для собственных нужд он заказывал многочисленные переводы на русский с латыни, французского, немецкого, шведского и татарского языков, не в последнюю очередь – переводы французских и немецких переложений с греческого и латинского языков[732]. Екатерина переняла у Татищева политико-дидактическое объяснение тому, почему патриотической историографии целесообразно изучать историю других народов: хотя любому народу полезнее знать историю и географию своей страны, «однако ж без знания иностранных народов истории, наипаче же соседственных дей и деяний, своя не будет ясна и достаточна»[733].Однако императрица интерпретировала летописные рассказы о призвании новгородскими словенами Рюрика на правление иначе, чем Татищев. Если он, подробно анализируя различные толкования, склонялся, наконец, к тому, что варяги были финляндскими норманнами «из-за моря»[734]
, то у Екатерины в начале 1780-х годов не было сомнений в славянском происхождении варягов и в законности притязаний на власть Рюрика и его братьев, являвшихся якобы внуками легендарного славянского князя Гостомысла. Такая интерпретация позволяла выдвинуть сразу несколько аргументов в пользу прав Рюриковичей на великокняжеский престол:Будучи русскими славянского происхождения, они властвовали над равными себе. А поскольку правители и народ были одного и того же происхождения, не могло быть и речи об иноземном господстве, тем более шведском.
Рюрик и его братья обладали княжескими правами как наследники, и только внутренние беспорядки воспрепятствовали их мирному приходу к власти.
В народе сначала должно было зародиться желание мира и порядка, прежде чем он единодушно выразил свою политическую волю – призвал правителей из чужой земли править им.
Власть чужого властителя пошла на благо народа[735]
.