Читаем Екатерина II, Германия и немцы полностью

Однако, даже заранее предвидя крах школы в Дессау, Екатерина не отступилась от своей цели. После начала губернской реформы, во второй приезд Гримма в Россию, она попыталась убедить его взять на себя руководство российской системой образования. Ее усилия оказались напрасными – сославшись на незнание русского языка, он сумел отказаться от этой должности, не утратив при этом благорасположения императрицы[401], и впоследствии она с нетерпением ждала от него «размышлений о ремесле школьного наставника»[402]. В конце 1778 года Гримм отправил Екатерине немецкую рукопись, посвященную вопросам образования. Ее автором был Карл Теодор Дальберг, наместник майнцского архиепископа и курфюрста в Эрфурте. Подобно другим просвещенным государственным деятелям, Дальберг был склонен больше философствовать по поводу воспитания и образования, нежели проводить коренные реформы в этом деле[403]. Екатерина поблагодарила Гримма, попросив и в дальнейшем присылать ей труды по вопросам школьного образования и воспитания, однако откровенно призналась в том, что положила рукопись в ящик, не прочтя ее, – положила туда, где уже хранилось целое собрание материалов о школах, гимназиях и университетах[404]. Тем не менее год спустя она все же прокомментировала проект Дальберга: «…что касается плана г-на Дальберга, [принять его] представляется невозможным…»[405]

Очевидно, что императрица чем дальше, тем больше убеждалась в необходимости создания широкой сети школ, попутно охладевая к уникальным учебным заведениям с большими педагогическими амбициями. Поворотным пунктом стала личная встреча Екатерины с Иосифом II и последовавшее за ней политическое сближение с Австрией в 1780 году: императрица проявила серьезный интерес к школьной системе габсбургских земель, сложившейся в результате реформ, проведенных в 1770-е годы Марией Терезией[406]. Отныне словосочетание «нормальная школа» (Normalschule) стало заклинанием. Еще находясь в Могилеве, где состоялась встреча с императором Иосифом II, императрица, сразу ухватив суть проблемы, писала: «…нормальные школы – великолепное изобретение, но нам еще нужны и учителя, которые могли бы работать в нормальных школах»[407]. И Гримму тут же было поручено узнать мнение Дальберга об австрийских нормальных школах[408]. Когда в Петербург доставили целую коллекцию учебников для нормальных школ, переданную Иосифом II, императрица повелела Эпинусу – математику, физику и астроному – изучить вопрос о пригодности австрийской системы образования для Российской империи. В своем заключении он рекомендовал вводить эту систему в России без особых изменений. Он подчеркивал важность единообразия школьного образования, качественной подготовки учителей и включения церковных школ в реформу образования[409]. Это суждение соответствовало и мнению Екатерины, о чем ее секретарь Александр Васильевич Храповицкий оставил запись в своем дневнике: «В 60 лет все расколы исчезнут; сколь скоро заведутся и утвердятся народные школы, то невежество истребится само собою; тут насилия не надобно»[410].

Концепция заимствовавшейся австрийской системы школьного образования принадлежала католику-реформисту Иоганну Игнацу фон Фельбигеру, бывшему настоятелю августинской монашеской общины в городе Жагани[411] в прусской Силезии. Ее основополагающим документом был Всеобщий школьный устав (Allgemeine Schulordnung) 1774 года[412]. Десятилетием ранее, в 1760-е годы, состоя на службе у Фридриха II, Фельбигер, на которого оказали серьезное влияние лютеранские и пиетистские принципы воспитания, успешно провел реформу католических школ в Силезии и графстве Глац. Введя в действие Прусский генеральный регламент о сельских школах 1763 года (Generallandschulreglement) в этих землях, он внес неоценимый вклад в интеграцию Силезии в прусское государство[413]. Именно на решение остро стоявшей перед обширной и многонациональной Дунайской монархией проблемы интеграции и были в дальнейшем направлены школьные реформы Марии Терезии и Иосифа II. Наряду с распространением немецкого языка как государственного, венское школьное начальство при Фельбигере позаботилось в первую очередь об унификации школьной системы посредством особых законов, вводивших единый для всех Всеобщий школьный устав в разных частях империи, предписывая стандартные параметры школьных зданий, «единообразие» в школьных учебниках, написанных преимущественно самим Фельбигером и переведенных с немецкого на основные местные языки, и типовую подготовку педагогов. Несомненно, решающим импульсом, подтолкнувшим Екатерину к введению австрийской системы образования в России, стал тот факт, что реформы Фельбигера как раз в эти годы распространялись на территории, где проживали православные и униаты сербской и румынской национальностей – подданные Габсбургской империи[414].

Перейти на страницу:

Все книги серии Historia Rossica

Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения
Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения

В своей книге, ставшей обязательным чтением как для славистов, так и для всех, стремящихся глубже понять «Запад» как культурный феномен, известный американский историк и культуролог Ларри Вульф показывает, что нет ничего «естественного» в привычном нам разделении континента на Западную и Восточную Европу. Вплоть до начала XVIII столетия европейцы подразделяли свой континент на средиземноморский Север и балтийский Юг, и лишь с наступлением века Просвещения под пером философов родилась концепция «Восточной Европы». Широко используя классическую работу Эдварда Саида об Ориентализме, Вульф показывает, как многочисленные путешественники — дипломаты, писатели и искатели приключений — заложили основу того снисходительно-любопытствующего отношения, с которым «цивилизованный» Запад взирал (или взирает до сих пор?) на «отсталую» Восточную Европу.

Ларри Вульф

История / Образование и наука
«Вдовствующее царство»
«Вдовствующее царство»

Что происходит со страной, когда во главе государства оказывается трехлетний ребенок? Таков исходный вопрос, с которого начинается данное исследование. Книга задумана как своего рода эксперимент: изучая перипетии политического кризиса, который пережила Россия в годы малолетства Ивана Грозного, автор стремился понять, как была устроена русская монархия XVI в., какая роль была отведена в ней самому государю, а какая — его советникам: боярам, дворецким, казначеям, дьякам. На переднем плане повествования — вспышки придворной борьбы, столкновения честолюбивых аристократов, дворцовые перевороты, опалы, казни и мятежи; но за этим событийным рядом проступают контуры долговременных структур, вырисовывается архаичная природа российской верховной власти (особенно в сравнении с европейскими королевствами начала Нового времени) и вместе с тем — растущая роль нарождающейся бюрократии в делах повседневного управления.

Михаил Маркович Кром

История
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»

В книге анализируются графические образы народов России, их создание и бытование в культуре (гравюры, лубки, карикатуры, роспись на посуде, медали, этнографические портреты, картуши на картах второй половины XVIII – первой трети XIX века). Каждый образ рассматривается как единица единого визуального языка, изобретенного для описания различных человеческих групп, а также как посредник в порождении новых культурных и политических общностей (например, для показа неочевидного «русского народа»). В книге исследуются механизмы перевода в иконографическую форму этнических стереотипов, научных теорий, речевых топосов и фантазий современников. Читатель узнает, как использовались для показа культурно-психологических свойств народа соглашения в области физиогномики, эстетические договоры о прекрасном и безобразном, увидит, как образ рождал групповую мобилизацию в зрителях и как в пространстве визуального вызревало неоднозначное понимание того, что есть «нация». Так в данном исследовании выявляются культурные границы между народами, которые существовали в воображении россиян в «донациональную» эпоху.

Елена Анатольевна Вишленкова , Елена Вишленкова

Культурология / История / Образование и наука

Похожие книги

Психология войны в XX веке. Исторический опыт России
Психология войны в XX веке. Исторический опыт России

В своей истории Россия пережила немало вооруженных конфликтов, но именно в ХХ столетии возникает массовый социально-психологический феномен «человека воюющего». О том, как это явление отразилось в народном сознании и повлияло на судьбу нескольких поколений наших соотечественников, рассказывает эта книга. Главная ее тема — человек в экстремальных условиях войны, его мысли, чувства, поведение. Психология боя и солдатский фатализм; героический порыв и паника; особенности фронтового быта; взаимоотношения рядового и офицерского состава; взаимодействие и соперничество родов войск; роль идеологии и пропаганды; символы и мифы войны; солдатские суеверия; формирование и эволюция образа врага; феномен участия женщин в боевых действиях, — вот далеко не полный перечень проблем, которые впервые в исторической литературе раскрываются на примере всех внешних войн нашей страны в ХХ веке — от русско-японской до Афганской.Книга основана на редких архивных документах, письмах, дневниках, воспоминаниях участников войн и материалах «устной истории». Она будет интересна не только специалистам, но и всем, кому небезразлична история Отечества.* * *Книга содержит таблицы. Рекомендуется использовать читалки, поддерживающие их отображение: CoolReader 2 и 3, AlReader.

Елена Спартаковна Сенявская

Военная история / История / Образование и наука
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное