Ныне, когда Генеральные Штаты Соединенных Провинций официально признали г-на Адамса полномочным министром Соединенных Штатов Америки, мне необходимо уведомить вашу светлость [Д.А. Голицына; на поле приписано «вас» — то есть А.И. Моркова] о том, что ее и. в-во [ее императорское величество] не желает, чтобы вы предпринимали какие бы то ни было шаги, которые позволили бы предположить, будто она одобряет этот акт. Поэтому, князь, вам не следует принимать у себя или посещать г-на Адамса, или любое другое лицо, аккредитованное от колоний, отделившихся от Великобритании{720}
.Эти правила поведения соблюдались российскими представителями за границей неукоснительно. Так, в июле того же года, когда великий князь (будущий Павел I) с супругой проезжали через Нидерланды на обратном пути из своего продолжительного западноевропейского путешествия, они остановились в Гааге. Тем самым возник повод еще для одного потенциального дипломатического инцидента, который Морков приготовился предотвратить. На устроенный российским посольством в честь великокняжеской четы банкет были приглашены все представители дипломатического корпуса, кроме Адамса. Бдительный американец, разумеется, заметил это упущение и пустил в ход все возможные средства, которые должны были помочь ему заполучить приглашение: с просьбой о помощи он обратился даже к Великому пенсионарию[252]
. Старания эти, однако, ни к чему не привели: Морков недвусмысленно продемонстрировал, что не отступится от заявленной Россией политики непризнания Америки{721}.Представляя в Гааге внешнюю политику Екатерины II, Морков продолжал игнорировать Адамса, к величайшему сожалению последнего. Из всех его коллег по дипломатическому корпусу, отмечал Адамс, Морков и датский посол были самыми непреклонными и отчужденными{722}
. Но Морков превосходил в этом отношении даже датчанина. Открыто и бескомпромиссно поддерживая сторону Великобритании, русский посол удостаивал Адамса, цитируя слова самого чувствительного американца, не более чем «поклоном издали, иногда показной улыбкой, и время от времени вопросом “Comment-vous portez-vous?”[253]»{723}. Голицын являл собой прямую противоположность своему соотечественнику: он был любезен и услужлив. Он был «хорошим человеком, справедливо мыслящим; но его должность слишком важна для семьи, чтобы подвергать ее какому бы то ни было риску; поэтому он держится сдержанно и ведет себя с большой осмотрительностью». Адамс преисполнен нехарактерной для него симпатии к проблемам князя: «Зная его ситуацию, я всячески избегал к нему приближаться, дабы не поставить его в затруднительное положение»{724}.Зачем бы императрице понадобилось сначала прилагать такие усилия, чтобы побудить британцев к переговорам с Джоном Адамсом, а затем, совершив оборот на сто восемьдесят градусов, так же упорно пытаться удержать голландцев от официального признания американца и не признавать его самой? Очевидно, это не было вопросом идеологии, ведь республиканские институты — что голландские, что американские — ни в коей мере не представляли для нее угрозы. В самом деле, как мы видели, она была готова воспользоваться одновременным пребыванием в Гааге Уентуорта и Адамса, чтобы вести переговоры об американской независимости.
Ответ, кажется, совершенно прост и даже предсказуем. Императрица руководствовалась одной целью, а именно улучшением дипломатического положения России. Посредничество было тем инструментом, которым она воспользовалась для достижения этой цели. Если бы результатом ее усилий стало обретение Соединенными Штатами независимости, так тому и быть. И если Соединенные провинции и Британия договорятся о мире, Екатерина тоже вполне будет удовлетворена. Ведь незадолго до того императрица сместила Никиту Ивановича Панина и отвергла его относительно бездейственную «Северную систему» в пользу альянса с Австрией, направленного против нетвердо стоящей на ногах Османской империи. «Северная система» основывалась на поддержании в Европе мира и