Екатерина II и ее мир: Статьи разных лет

Грамоты императрицы — это именно такой случай, и даже их беглый просмотр показывает, что они были задуманы с тем, чтобы перенести на ее подданных многие из привилегий, которыми традиционно пользовались представители сословий на континенте. Дворянину, например, была предоставлена почти монополия на использование крепостного труда, а также освобождение от унизительных подушного налогообложения и телесных наказаний. Горожанин тоже получил определенные преимущества. Он получил кое-какое городское саморегулирование, почти самоуправление, и почти что монополию на городскую торговлю. Не был забыт и государственный крестьянин, когда дело дошло до раздачи привилегий, во всяком случае на стадии проекта. Ему обещали стабильную привязку к земле, такую, которая, как казалось, исключала возможность его перевода в частную собственность землевладельца. Члены всех трех сословий получили существенные гарантии прав на жизнь и на владение имуществом.

Едва ли надо добавлять, что привилегии, предоставленные сословиям в Европе, с одной стороны, и привилегии, дававшиеся сословиям в России этими тремя Грамотами, с другой, были совершенно не равны по степени их желательности (desirability), даже по представлениям того времени. В раннее Новое время мало кто, если вообще кто-то, предпочел бы сомнительную привилегию своими руками обрабатывать землю привилегии управлять населенным поместьем, в котором трудятся крепостные крестьяне, или привилегии заниматься внешней торговлей. Это бесспорно. Вопросы желательности и даже справедливости тут ни при чем — такова была социальная модель в эпоху, когда Грамоты создавались. Установленная иерархия привилегий и даже обратная ей иерархия обязанностей были типичны для всех европейских обществ. Вопрос состоял скорее в равноценности, а не в равенстве или желательности. Даже в той высшей точке, где Грамота в общих чертах описывала привилегии, не имевшие ни намека на привлекательность, а именно привилегии государственных крестьян, она, как отметил Роджер Бартлетт, предлагала хотя и грубо, но все же равноценные привилегии^{377}. Вопросы желательности, справедливости и даже равенства впервые возникнут на политической повестке дня только с Французской революцией. Да, революция была уже на горизонте, но все же она еще не пришла и не изменила расстановку политических сил. Приход ее был непредсказуем, еще менее — предсказан.

* * *

Благодаря привилегии, введение которой гарантировало, что государство не будет пытаться нарушить неприкосновенность повседневной жизни законопослушного подданного, мы не ошибемся, если назовем Грамоты существенными компонентами конституции, если использовать этот термин так, как он понимался в эпоху до революций. Это утверждение вполне может показаться читателю спорным, и не без основания. Но читатель должен напомнить себе, что он наверняка придает слову «конституция» смысл, который укоренился относительно недавно, беря свое происхождение от американского опыта второй половины 1780-х и в еще большей степени — от французского, на несколько лет более позднего. В обоих случаях были разработаны конституции, стилистически принадлежавшие новой, модерной эпохе для замены старых моделей управления, которые были дискредитированы и даже сметены с лица земли. Но в России XVIII века было, конечно, не так. Ее конституция не возникла из коллективной воли народа, объединившегося, чтобы попытаться создать новую форму правительства — правительства, ответственного перед народом. «Старый порядок» дискредитирован не был; как ничто другое, блестящие военные победы на протяжении всего века служили укреплению порядка существующего. В силу иных временных рамок и обстоятельств политическое значение, вкладывавшееся в слово «конституция» во времена Екатерины II, в том числе и самой императрицей, было отчетливо домодерным.