Екатерина Медичи

Оставалось лишь ждать рассвета. Король не ложился спать, убивая время беседой в компании нескольких дворян. Королева-мать была со своими дамами, как всегда находившимися при ней во время церемонии ее отхода ко сну. Всё было спокойно. Маргарита, новоиспеченная королева Наваррская, если верить ее мемуарам, ни о чем не догадывалась, поскольку ей не доверяли — гугеноты за то, что она была католичкой, а католики потому, что она вышла замуж за гугенота. И королева-мать тоже не сочла нужным посвятить ее в свои планы. Только старшая сестра Маргариты, Клод, герцогиня Лотарингская, попыталась было намеком предупредить ее, но Екатерина резко оборвала их разговор. Так королева Наваррская и пребывала в неведении, пока не началась резня. Однако, по свидетельству личного врача Екатерины, собравшиеся у нее дамы о чем-то догадывались, поскольку были ни живы ни мертвы от страха. Что же касается мужчин, то они или ничего не знали, или же демонстративно презирали опасность. Король попытался было беседой задержать в Лувре графа Ларошфуко, который был симпатичен ему, однако тот предпочел отправиться восвояси и стал жертвой начавшейся на заре резни.

Генрих Наваррский и его молодая жена не смыкали глаз. В их супружеских покоях находилось около сорока дворян-гугенотов, шумно обсуждавших покушение на адмирала. Наутро они собирались отправиться к королю требовать справедливости, обещая друг другу самочинно свершить правосудие, если король не сделает этого. На заре Генрих со своим эскортом покинул спальню, сообщив Маргарите, что идет играть в мяч. В действительности же он направился к королю, вызвавшему к себе его и принца Конде. Провожатые Генриха вынуждены были остаться за дверью, и больше он их не видел. Маргарита тем временем приказала кормилице запереть дверь и заснула сном человека, за долгий день совершенно выбившегося из сил. Ей казалось, что опасность миновала.

И вдруг в три часа утра раздался колокольный звон, которому принялись вторить все колокола Парижа. Началось то, что вошло в историю под названием Варфоломеевской ночи, 24 августа 1572 года. Одновременно в окнах католиков, согласно распоряжению, загорелся свет, а улицы Сен-Жерменского квартала, в котором проживало много протестантов, наполнились вооруженными людьми с белыми повязками на рукавах и белыми крестами на шляпах. Гиз со своими подручными уже находился у особняка Колиньи. Швейцарцы, которых Генрих Наваррский предоставил в распоряжение адмирала, были слишком малочисленны, чтобы защитить его. Погромщики устремились вверх по лестнице. Один из них, ворвавшись в комнату Колиньи, спросил: «Ты адмирал?» Был получен утвердительный ответ, и вслед за тем пронзенное во многих местах тело кровного врага Гиза полетело из окна, упав к ногам герцога. Тот наклонился пониже, чтобы лучше разглядеть его, а затем со злостью пнул в живот своего поверженного противника. Налетевшая, точно стервятники, чернь в буквальном смысле слова разорвала тело Колиньи на куски, которые потом растащили по разным концам Парижа.

Недолго пришлось поспать и Маргарите. Ее разбудил оглушительный грохот. Из-за дверей, в которые барабанили руками и ногами, доносился крик: «Наварра! Наварра!» Служанка решила, что вернулся муж хозяйки, и открыла. В дверях показался окровавленный дворянин, за которым гнались четверо гвардейцев. Он обхватил Маргариту за талию, и оба упали на кровать. Появившийся капитан гвардейцев понимающе улыбнулся, решив, что королева Наваррская находится в объятиях любовника, и отчитал подчиненных за «бестактное поведение». Великодушно даровав жизнь ее «любовнику», он успокоил Маргариту относительно судьбы супруга, сообщив, что тот находится в безопасности. Когда гвардейцы удалились, спасенный галантно проводил свою спасительницу к ее сестре, герцогине Лотарингской. По пути они стали свидетелями того, как ударом алебарды был убит какой-то несчастный.

В ту роковую, кровавую ночь святого Варфоломея Париж был залит кровью гугенотов. Карл IX, еще вчера друживший с ними и называвший «отцом» их предводителя, внес свою лепту в эту кровавую бойню, хотя собственноручно, кажется, никого и не убил. По свидетельству Брантома, он из окна своей комнаты палил в сторону Сен-Жерменского предместья, где, как он знал, было много гугенотов, из аркебузы, правда, напрасно, поскольку его оружие не обладало необходимой дальнобойностью. Зато собственным примером и беспрестанными криками «Убивайте! Убивайте!» он подбивал на преступление других. Исключение было сделано лишь для немногих гугенотов, в том числе и для Амбруаза Паре, лучшего хирурга того времени, которого король спрятал в своей комнате.