Екатерина Медичи

Некоторые дворяне-гугеноты, остановившиеся в Сен-Жерменском предместье, узнав о начавшейся резне, не хотели верить, что распоряжение дал сам Карл IX, и вместо того, чтобы бежать, решили отправиться в Лувр искать защиты у короля. Кое-кто из них даже подумал, что Гизы и их приспешники покушаются на королевскую особу, и попытались переправиться через Сену, стремясь прийти на помощь монарху. Однако на их пути встало около двух сотен солдат, открывших по ним огонь из аркебуз под одобрительные возгласы «Убивай, убивай!», так что им пришлось спасаться бегством, кто как мог — на своих двоих, верхом на коне, в сапогах или босиком, бросив всё, что имели, лишь бы унести голову на плечах. Карла IX при виде крови охватил охотничий азарт, как обычно с ним бывало на охоте, когда он не мог остановиться, убивая невинное зверье ради одного только удовольствия видеть, как хлещет кровь из подстреленной дичи. Некоторые отрицают его участие в кровавой бойне Варфоломеевской ночи, ссылаясь на то, какие угрызения совести он позднее испытывал, но это было значительно позднее и под влиянием сразившей его болезни. Правда, как сообщают очевидцы, Карл IX, услышав первые выстрелы, устрашился последствий собственного решения и послал нарочного к Гизу с требованием остановить кровопролитие, но оказалось слишком поздно. Было ли это искренним душевным порывом или игрой на публику, никому знать не дано.

Ужасы первых утренних часов дня святого Варфоломея в Париже описаны многочисленными свидетелями и очевидцами событий. Делая скидку на то, что одни преднамеренно сгущали краски, а другие пытались обелить себя, нетрудно представить себе весьма безрадостное зрелище. Город в мгновение ока наполнился телами убитых обоего пола и всех возрастов благодаря тому, что каждый получил возможность убивать кого угодно и по какой угодно причине, отнюдь не только ради защиты веры. Представилась блестящая возможность свести счеты с давнишним врагом или завладеть имуществом соседа, иногда просто преуспевающего, ничем тебе не навредившего человека. В людях в полный голос заговорили самые низменные инстинкты, о чем должны были бы подумать поборники незапятнанного католицизма, прежде чем призывать чернь на борьбу с еретиками. Хотя подавляющее большинство погибших составляли гугеноты, досталось и католикам, поскольку вовсю орудовали взломщики, воры и банальные грабители, для которых деньги не имеют ни запаха, ни религиозной принадлежности. Не случайно, что первыми подверглись нападению дома наиболее богатых горожан, в которых было чем поживиться. Можно сказать, повезло тем, кого просто убили ударом шпаги или кинжала, кто не умирал мучительной смертью и чье безжизненное тело не подверглось поруганию. С каким чувством позднее входили в храм те, кто ради искренней или показной приверженности истинной вере разбивал головы стариков о камень мостовой или забавы ради таскал по улицам младенцев в пеленках, накинув им на шею петлю? Неужели Бог простил их?

Герцоги Гиз, Омаль и Невер разъезжали верхом на конях по улицам города среди осатаневших от крови и насилия погромщиков и орали во всю глотку: «Убивайте, убивайте всех, так повелел король!» Тут и там можно было видеть телеги, доверху груженные нагими, вперемешку наваленными телами убитых мужчин, женщин, детей. Страшный груз сваливали в Сену, воды которой несли бесконечную вереницу обезображенных трупов. Всякого рода сброд вылезал из своих дыр на свет божий, предлагая собственные услуги католическим господам, головорезам Гиза или городской милиции. Лишенные чести и совести мазурики выбирали дома побогаче, не особенно заботясь о религиозной принадлежности их обитателей, чтобы безнаказанно убивать и грабить. Похвалялись своими «подвигами», называя невероятное число (20,40 и даже 80) собственноручно убитых за день гугенотов. Некоторые в своем изощренном садизме шли еще дальше: предоставляли своим жертвам убежище, получали с них выкуп, а потом — ножом по горлу. Не гнушались откровенным кощунством: пообещав гугенотам сохранить жизнь, требовали от них отречься от своей веры и перейти в католицизм, после чего закалывали их, наслаждаясь зрелищем предсмертной агонии — новообращенных католиков, следует заметить.

К полудню первого дня резни члены городского совета Парижа, ужаснувшись открывшимся их взору зрелищем, пришли в Лувр умолять короля прекратить кровавую бойню. Но как можно было сделать это, не спровоцировав распоясавшуюся чернь на открытый мятеж против законной власти?

На следующий день, 25 августа, когда наметились первые признаки пресыщения кровопролитием, будто бы произошло событие, слух о котором с быстротой молнии разнесся по Парижу: на кладбище Невинноубиенных расцвел засохший боярышник. Это чудо с новой силой подхлестнуло рвение погромщиков. Говорили, что возвращение к жизни этого боярышника предвещает возрождение королевства, отравленного гугенотской ересью. Гизы со своими подручными посвятили этот день преследованию тех, кому удалось бежать из Сен-Жерменского предместья, но возвратились ни с чем.