Екатерина Медичи

Оба отряда распрощались и уже было разъехались, как вдруг Камилла громко сказала, обращаясь к Ла Брие:

— Сержант, мы едем с вами!

— Но, мадам… ведь мы должны вернуться… — опешил от удивления Конжи.

Она решительно тряхнула головой:

— Что ж, возвращайтесь, я поеду одна.

— Черт возьми, сударыня, мы не можем оставить вас одну и вернуться в замок. Что мы скажем герцогине?

— Значит, — обрадовалась Камилла, — мы едем все вместе?

— Еще бы, мадам, ведь мы обязаны вас защищать!

— Браво, мсье! — воскликнула баронесса. — Но мы едем не для того, чтобы принять участие в битве, наша цель — убедиться воочию в том… в чем заверил нас сержант. А потом мы тотчас повернем на Этамп. Вас это устраивает?

Все двадцать окружавшие карету гугенотов, слышавшие этот разговор, громко выразили баронессе свое восхищение, а Конжи, склонившись с седла и припав к руке Камиллы, произнес:

— Мадам, милее этих слов я не слышал ничего на свете, но я был бы в десять раз счастливее, если бы вы позволили нам обнажить оружие за нашу веру. — И громко крикнул: — Ведите нас, Ла Брие, мы едем с вами!

И небольшое войско численностью в семьдесят человек окружило карету и с шумом направилось по дороге на Коньяк.

По своей последней дороге, ведущей их всех в небытие…

Глава 5 Последний долг Людовика Конде

Около полудня в Периге из Жарнака прибыл гонец от адмирала. Это был Ламевиль. Конде хорошо знал его: он состоял при штабе гугенотов, выполняя отдельные поручения.

Его привел Матиньон, который, конечно же, обо всем знал. Отойдя на два шага в сторону, он молча и с презрением смотрел на предателя, готовый в любую минуту по знаку принца броситься на него и задушить.

Конде сидел за столом и, облокотясь рукой о подлокотник кресла, исподлобья наблюдал за Ламевилем, внимательно слушая его сообщение о ходе битвы. Наконец, когда рассказчик умолк, принц холодно спросил:

— Значит, ты утверждаешь, что гугеноты терпят поражение?

— Да, монсиньор, их осталось уже меньше одной трети.

— И дела настолько плохи, что адмирал послал тебя ко мне за подмогой?

Ламевиль кивнул.

— А известно ли адмиралу о численности моих солдат?

— Полагаю, что да, монсиньор.

— А тебе известно?

Ламевиль уже открыл рот, собираясь сказать «конечно», но вовремя спохватился:

— Нет.

— Тогда я тебе скажу: триста всадников. Новобранцы не в счет, все они без лошадей. А теперь подумай, могу ли я с такими силами помочь адмиралу, если только он не вздумал заведомо погубить меня?

— Несомненно можете, монсиньор! Одно ваше появление вселит дух бодрости в наших братьев, вызовет в них порыв энтузиазма и придаст им сил для борьбы. Так считает наш адмирал.

— Прекрасно! И по какой же дороге я должен поехать?

— Я полагаю, по одной из двух, которые ведут на Коньяк и Ангулем.

И вдруг Ламевиль насторожился: слишком уж спокойно вел себя принц при известии о поражении адмирала. Зная вспыльчивый нрав Конде, он надеялся, что тот тут же прикажет седлать коней и во главе своих солдат помчится навстречу своей погибели. Вместо этого принц переглянулся с Матиньоном и остался сидеть.

— А что, если меня там ждет засада? — внезапно спросил он, не сводя глаз с посланца.

— Но, монсиньор, — развел руками Ламевиль с невинным выражением лица, — ведь я сам ехал этой дорогой и никто меня не остановил.

После некоторого раздумья Конде, все так же пристально глядя на вестового, внезапно объявил:

— Так вот, мы поедем другой дорогой, той, что идет на Лимож, а оттуда повернем на Жарнак.

— Но эта дорога длиннее! — горячо запротестовал Ламевиль. — Вы потеряете много времени, монсеньор, а между тем адмирал уже выбивается из последних сил.

— И все-таки я выбираю именно этот путь, ибо он безопаснее, Лучше приехать позже, чем не приехать совсем.

— Позвольте заметить, монсеньор, — заметно волнуясь, твердил свое Ламевиль, — что в этом деле дорога каждая минута, уносящая жизни наших братьев, и дорога на Коньяк будет самой короткой!

— Вот ты и заволновался, — осклабился Конде. — Нет, пожалуй, я совсем никуда не поеду, — неожиданно заявил он и откинулся на спинку кресла, с любопытством наблюдая за выражением и цветом лица посыльного, принимающее оттенки от землисто-серого до мертвецки бледного.

— Святой боже! Монсеньор, да вы ли это? Что скажут наши братья, когда узнают о вашем отказе прийти к ним на помощь?

— Что-то не замечал я раньше за тобой такой манеры разговаривать с принцем крови! — воскликнул Матиньон, пристально глядя на дрожащего Ламевиля. — С чего это вдруг ты так осмелел?

— Да как же… — залепетал тот, — выходит, я не выполнил своего поручения…

— И зря подсчитывал заранее барыши, которые надеялся получить за предательство, — закончил за него принц.

Ламевиль растерянно заморгал:

— О бог мой, монсиньор, как вы могли такое подумать? Разве я не был всегда вашим преданным слугой и не служил верой и правдой нашему делу? Кто мог оклеветать меня, который только что вырвался из самой гущи сражения?..

— В котором ты не был, — оборвал его Конде. — Для солдата у тебя слишком бравый и опрятный вид.