Екатерина Великая

Печальный юмор этой части «Записок…» перекликается с возгласом, быть может, даже притупленным временем воплем отчаяния: «Есть ли б я в участь получила смолоду мужа, которого бы любить могла…» Все горькие впечатления молодости будущей императрицы отразились в этой короткой фразе, попросту незамеченной хулителями и клеветниками всех мастей, недалеко ушедшими по своим умственным способностям от вешателя крыс.

Шёл 1745 год… Петру было 26 лет… И в этом возрасте он с полной серьёзностью рассуждал о преступлении крысы и военно-полевом суде над ней.

Нет, «не от распутства, к коему склонности» не имела, родила Екатерина своего первенца, которого нарекли Павлом, от Сергея Салтыкова. И хотя она впоследствии и призналась Потёмкину, что первый её мужчина был по неволе, всё же привязалась к Салтыкову, даже была влюблена в него. Ещё во время беременности Екатерина начала понимать, что рано или поздно с Сергеем Салтыковым, которого она полюбила, придётся расстаться. В её «Записках…» проскальзывают признания, что каждая разлука с ним приносила ей боль. Когда двор переезжал из Москвы в Петербург, Екатерина «умирала от страху, как бы Сергея Салтыкова… не оставили в Москве…». Но его записали в свиту «малого двора». Тем не менее она призналась: «…у меня постоянно навёртывались слёзы на глаза, и тысячу опасений приходили мне в голову; одним словом, я не могла избавиться от мысли, что всё клонится к удалению Сергея Салтыкова…»

До родов этого не сделали только из опасений за судьбу ожидаемого важнейшего мероприятия – щадили чувства будущей матери. И вот около полудня 20 октября (1 октября) родился Павел. «Как только его спеленали, – писала Екатерина, – императрица ввела своего духовника, который дал ребёнку имя Павла, после чего императрица велела акушерке взять ребёнка и следовать за ней».

Здесь явно проявилось желание Елизаветы Петровны взять под своё крыло и свою опеку того, кого она определила в свои преемники. Императрица была хорошо осведомлена о выходках великого князя, который в те дни пил беспробудно и лишь однажды заглянул к супруге, справился о здоровье и тут же удалился, заявив, что «не имеет времени оставаться».

Уж кто-кто, а он-то отлично понимал, что не имеет ни малейшего отношения к новорождённому.

Нелёгкими для Екатерины были дни после родов. Вот только несколько выдержек из «Записок…»: «Его императорское Высочество со своей стороны только и делал, что пил, а императрица занималась ребёнком…» «Со следующего дня (после родов) я начала чувствовать невыносимую ревматическую боль… и притом я схватила сильную лихорадку. Несмотря на это, на следующий день мне оказывали почти столько же внимания; я никого не видела, и никто не справлялся о моём здоровье…»

А далее в «Записках…» говорится о том, что пришлось перенести молодой маме, которой ребёнка показывать нужным не считали. «Я то и дело плакала и стонала в своей постели», – признается она. Даже на крестины маленького Павла её не пригласили: «На шестой день были крестины моего сына; он уже чуть не умер от молочницы. Я могла узнавать о нём только украдкой, потому что спрашивать об его здоровье значило бы сомневаться в заботе, которую имела о нём императрица, и это могло быть принято дурно. Она и без того взяла его в свою комнату, и, как только он кричал, она сама к нему подбегала и заботами его буквально душила…»

Вскоре после крестин Екатерине сообщили, что Сергей Салтыков был назначен отвезти известие о рождении Павла в Швецию. Этого и следовало ожидать. Держать при дворе такого свидетеля рождения наследника было бы опрометчиво, тем более он вёл себя не очень скромно. Вот когда Екатерина поняла, что по-настоящему привязалась к нему, а, быть может, даже полюбила. Недаром, признаваясь в «Чистосердечной исповеди» о своих отношениях с Понятовским, она откровенно написала, что это произошло «после года и великой скорби». А тогда, после отъезда Сергея Салтыкова, она «зарылась больше, чем когда-либо в свою постель, где я только и делала, что горевала».