Екатерина Великая

Не давали покоя и мысли о воспитании сына, хотя и не подпускали её к воспитанию. Она именовала его по-европейски принцем:

«По моему мнению, есть два правила при воспитании принца: это сделать его благодетельным и заставить его любить истину. Таким образом, он сделается любезным пред Богом и у людей.

Пусть связывают мне руки, когда хотят помешать злу; но оставляйте меня свободною делать добро».

«По прошествии года и великой скорби…»

Что же касается личной жизни, то она оставалась по-прежнему безрадостной. Быть может, оттого и раскрылось сердце для нового увлечения, случившегося «после года и великой скорби» по удалённому от двора Салтыкову. В «Чистосердечной исповеди» читаем: «По прошествии года и великой скорби приехал нонешний король польский…»

«Исповедь» датирована 1774 годом. Написана она, по мнению исследователей, 21 февраля. Королём в то время (как выразилась она «нонешним») был Станислав Август Понятовский.

«Сей был любезен и любим от 1755 до 1761 г.», – признаётся императрица Екатерина Потёмкину, которому, как мы уже говорили, и адресована «Исповедь». Здесь важно отметить, что, касаясь столь деликатных моментов биографии императрицы, исследователь, историк, биограф не должен забывать, что героиня его исследований не только императрица, но ещё и женщина. Именно по этой немаловажной причине необходимо соблюдать корректность и позволять себе размышления только над тем, в чём она сама признаётся, а не смаковать выдуманное клеветниками и злопыхателями. И не след домысливать и додумывать, что означает «любезен и любим», а лучше послушать саму героиню.

В «Записках…» Екатерина Алексеевна упоминает о нескольких встречах с Понятовским, который в 1756 году состоял в свите английского посланника, затем сообщает, что 1757 году он снова прибыл в Петербург уже в качестве посланника польского короля. В словах Екатерины не содержится даже намёка на какие-либо особые отношения с Понятовским, хотя имя Станислава Августа упоминается достаточно часто. Там же опровергаются предположения некоторых исследователей эпохи и биографов, что Понятовский был удалён из Петербурга за связь с великой княгиней. Истинная причина, по словам самой Екатерины, в политических интригах Понятовского.

9 декабря 1758 года Екатерина родила дочь. Вот как рассказала об этом в своих «Записках…» она сама: «…Я разрешилась 9 декабря между 10 и 11 часами вечера дочерью, которой я просила императрицу разрешить дать её имя; но она решила, что она будет носить имя старшей сестры Её императорского Величества, герцогини Голштинской, Анны Петровны, матери великого князя».

В «Записках…» упомянуто о реакции на это со стороны Петра Федоровича: «Его императорское Высочество сердился на мою беременность и вздумал сказать однажды у себя в присутствии Льва Нарышкина и некоторых других: «Бог знает, откуда моя жена берёт свою беременность, я не слишком-то знаю, мой ли это ребёнок и должен ли я его принять на свой счёт». Лев Нарышкин прибежал ко мне и передал мне эти слова прямо в пылу. Я, понятно, испугалась таких речей и сказала ему: «Вы все ветреники; потребуйте от него клятвы, что он не спал со своею женою, и скажите, что если он даст эту клятву, то вы сообщите об этом Александру Шувалову как великому инквизитору Империи». Лев Нарышкин пошёл действительно к Его императорскому Высочеству и потребовал от него этой клятвы, на что получил в ответ: «Убирайтесь к чёрту и не говорите мне больше об этом».

Некоторые историки пытались на свой лад трактовать сказанное и даже делали вывод, что родившаяся девочка была дочерью Понятовского. Но Екатерина Алексеевна не дала и намёка на то в данном случае, в отличие от того, что говорила она весьма прозрачно относительно рождения Павла. А следовательно, и историк не вправе делать свои умозаключения. Единственно, что подчеркнула великая княгиня, так это явно безнравственное заявление великого князя. Так и читается в его адрес сквозь строки: «Коли не можешь быть мужчиной, так молчи».

Вольтер в своё время сказал, что тайна кабинета, стола и постели императора (добавим – членов императорской фамилии) не может быть разоблачаема иностранцем (добавим, что и никем другим тоже). Поэтому оставим гадания по поводу тех случаев, когда сама Екатерина Алексеевна не считала нужным открывать тайну.

После рождения Анны Екатерина оказалась в том же положении, что и после рождения Павла. Ей выдали в награду шестьдесят тысяч рублей и опять забыли о ней: «…я была в моей постели одна-одинёшенька, и не было ни единой души со мной…»

Посещала же великую княгиню, по её словам, «обычная маленькая компания, которую составляли, как прежде, Нарышкина, Сенявина, Измайлова и граф Понятовский…».

В «Чистосердечной исповеди» Екатерина признаётся, что поначалу она «отнюдь не приметила» Понятовского, «но добрые люди заставили пустыми подозрениями догадаться, что он на свете, что глаза его были отменной красоты и что он их обращал, хотя так близорук, что далее носа не видит, чаще на одну сторону, нежели на другие».