Екатерина Великая

Названный старик, с лицом, изрытым морщинами, с беззубым узким ртом осклабился в приторной любезной улыбке.

— Михаил Огинский, гетман литовский.

Камынин долгим и пристальным взглядом посмотрел на Огинского и низко ему поклонился.

— Все мои милые, верные, дорогие друзья, — сказала Али-Эмете, усаживаясь на кушетку.

Камынин сел против нее и осмотрелся. Обстановка была богатая, ко Камынин, привыкший к хорошей обстановке в домах русских вельмож, сейчас же заметил, что все было в ней случайное, рыночное, наспех купленное, временное, наемное. Казалось — принцесса Володимирская не была здесь у себя дома. Золото зеркальных рам слепило глаза, зеркала удваивали размер залы, но комната была совсем небольшая, и в ней было тесно. Общество было пестрое, и, хотя разговор сейчас же завязался и бойко пошел, было заметно, что все эти люди чужие друг другу и чужие и самой хозяйке, что они лишь случайно собрались здесь и что «свой» здесь только маленький, услужливый Доманский. Он уселся у ног хозяйки на низенькую качалку и не спускал с принцессы нежного, влюбленного взгляда.

Макке стал рассказывать, как он был на прошлой неделе в Версале на «levee du roi» (Утреннее вставание короля (фр.)), а потом на королевском выходе к мессе.

— Плох король?.. — спросил, сжимая морщины, граф Рошфор.

— Не то что плох, а видно, что не жилец на этом свете. И нелегко ему.

— Ну вот… Везде герцог Шуазель… Ему только соглашаться.

— Так-то так… но вот… Не то, не то и не то… Это уже не король… Божества нет. Нет торжественности, трепета, все стало бедно, скромно, мескинно… Levee du roi — утренний прием у короля. Король вышел совершенно одетый, готовый к мессе, обошел представляющихся, расспрашивал о делах… Какое же это «Levee du roi»!.. Когда-то, при Людовике XIV, да ведь это было подлинно пробуждение некоего божества, вставание с постели со всеми интимнейшими подробностями человеческого туалета… Доктор, дворянское окружение… Стул…

— Оставьте, Макке, — капризно прервала рассказчика принцесса Володимирская. — Удивительная у вас страсть рассказывать всякие гадости, от которых тошнит, и покупать неприличные картинки с толстыми раздетыми дамами на постели. А когда дело коснется высочайших особ — тут вам и удержу нет… Такая страсть под кроватями ползать.

— Princesse, я хотел только сказать, что раньше дворянству показывалось, что король тоже человек и, как говорят римляне, — nihil humanum… (Ничто человеческое (лат.))

— Есть вещи и дела, Макке, о которых не говорят в салоне молодой женщины. -

— Зачем же их публично делали во дворце?

— Мало ли что делается публично по всем дворам Парижа, но слышать разговоры об этом у себя в доме я не желаю… Меня просто тошнит от этого. Судари, кто из вас видал трагедию «Танкред»?..

Камынин чуть было не отозвался, но вовремя спохватился, потому что видал-то он трагедию в петербургском Эрмитажном театре, а приехал он… из Варшавы.

— Я смотрел еще в прошлом году, — сказал барон Шенк. — Мне не очень понравилось. Вот маленькая штучка «La nouvelle epreuve» («Новое испытание» (фр.)) прелесть… Хохотал просто до упаду… И как играли!

Из соседней комнаты в гостиную прошел прелат в черной сутане. Он кивнул головою тому, другому и сел в углу у корзины с искусственными цветами. Ливрейный лакей принес поднос с маленькими чашечками с черным кофе и стал обносить гостей. Камынин, живший на востоке, понял — пора уходить. Разговор разбился. Граф Рошфор тяжело поднялся с кресла и подошел к принцессе Володимирской.

— Простите, Princesse, от кофе откажусь.

— Все приливы? — сочувственно, протягивая тонкую бледную руку, спросила принцесса.

— Да… вообще нерасположение… До свидания.

— До свидания, граф. Надеюсь — до очень скорого.

За графом поднялся и гетман Огинский. Гости допивали кофе и расходились — сербский обычай, видимо, соблюдался в доме принцессы в Париже. Камынин уходил последним.

— До свиданья, мосье Станислав. Я рада была с вами познакомиться, надеюсь, что мы с вами будем теперь часто видеться.

И опять, как при приветствии, Камынин заметил в косых глазах принцессы то же беспокойное выражение: «Дай денег…»

Доманский остался вдвоем с принцессой Володимирской.

— Доманский, — сказала принцесса, опускаясь на кушетку и рассеянно перебирая струны арфы. — Ну, посоветуйте что-нибудь. Придумайте что-нибудь. Ведь положение ужасное. Этот… Как его? Мосье Станислав? Что он? Богатый?

— Не знаю. Но, кажется очень хороший, добрый, сердечный человек.

— Не то… Не то, Доманский. Хороший, добрый, сердечный… Все они такие… Все строят мне куры, ни один не догадается построить мне замок. Доманский, мне денег — ух! — как надо. Я недолговечна, а прожить мою короткую жизнь хочется хорошо. У Вантурса долги, он не может больше оплачивать мои счета. Барон Шенк и Понсе уговорили его дать мне немного последний раз… Гроши, Доманский. Капля в море. Мне надо содержать мой двор… лошадей… Один этот палац сколько мне стоит…

— Princesse!