Екатерина Великая

Осыпанная милостями, но внутренне уязвленная Екатерина Романовна очутилась в Москве в составе пышной коронационной процессии. Первый словесный портрет княгини был составлен примерно тогда же. «Княгиня д’Ашков, леди, чье имя, как она считает, будет, бесспорно, отмечено в истории, обладает замечательно хорошей фигурой и прекрасно подает себя, — писал британец. — В те краткие моменты, когда ее пылкие страсти спят, выражение ее лица приятно, а манеры таковы, что вызывают чувства, ей самой едва ли известные. Но хотя это лицо красиво, а черты не имеют ни малейшего недостатка, его характер главным образом таков, какой с удовольствием изобразил бы опытный художник, желай он нарисовать одну из тех знаменитых женщин, чья утонченная жестокость наполняет журналы ужасов. Ее идеи невыразимо жестоки и дерзки, первая привела бы с помощью самых ужасных средств к освобождению человечества, а следующая превратила бы всех в ее рабов»^[735].

Княгиня подробно рассказывает в «Записках», как во время коронации ей пришлось стоять в задних рядах, соответственно скромному чину ее супруга. «Мои друзья думали, что я обижусь этим, и находили даже, что мне не следует ехать в церковь», — писала она. Однако Екатерина Романовна придумала демарш, еще более заметный, чем отсутствие на церемонии. «22 сентября, в день коронации, я по обыкновению отправилась к императрице, только гораздо раньше обычного часа, — с удовольствием рассказывала княгиня. — При выходе ее из внутренних покоев я следовала непосредственно за ней»^[736]. Так, возле Екатерины, Дашкова гордо вошла в собор, где демонстративно, на глазах у всех развернулась и пошла в задние ряды.

Подчеркивая немилостивое обращение с собой, княгиня лишь в одном месте случайно проговорилась. Оказывается, всю дорогу от Петербурга до Москвы она ехала с императрицей в одной карете, а такого недвусмысленного знака расположения, причем проявленного в частной обстановке, могли удостоиться только самые близкие к государыне люди. В романе Л. Н. Толстого «Война и мир» есть примечательное рассуждение об официальной и «невидимой» субординации. Князь Андрей заметил, как в кабинет пропустили молодого офицера, в то время как пожилой заслуженный генерал остался сидеть под дверью. На официальном приеме оказать такого предпочтения младшему по званию было нельзя, но в деловой и тем более частной обстановке многие требования этикета смягчались и начинала действовать «невидимая» субординация. В случае с Дашковой произошла похожая вещь. На коронационных торжествах она, согласно жесткому придворному этикету, не имела права стоять ни ближе, ни дальше по отношению к императрице, чем это определяли чины ее супруга — полковника. Но реальное место того или иного придворного, степень его влияния на государя определялась именно «невидимой» субординацией.

Несмотря на явные знаки благоволения, напряжение между Екатериной II и Дашковой проявлялось все заметнее. Именно здесь, в Москве, оно впервые поставило их на грань разрыва. Двор оставался в старой столице после коронации около года; в самый разгар слухов о возможности брака между императрицей и Григорием Орловым и вспыхнуло дело Хитрово, связанное с именем Дашковой^[737]. В комплот оказалась вовлечена по крайней мере половина прежних сторонников императрицы, оскорбленных, по выражению Дашковой, тем, что «революция послужила лишь опасному для родины делу возвышения Григория Орлова». Вспоминали заговорщики и об обещании, данном Екатериной, быть только правительницей, а не самодержавной государыней. Следствие, однако, не было доведено до конца. Не решаясь открыто задевать крупных вельмож, императрица предпочла замять дело. Никто из знатных лиц не пострадал, да и сами офицеры подверглись весьма мягкому наказанию. Н. Рославлев отбыл служить на Украину, его брат А. Рославлев — в крепость Святого Димитрия Ростовского, а М. Ласунский — в город Ливны. Хитрово был сослан в свое имение, а не в Сибирь, как позднее уверяла Дидро Дашкова.

Под конец Хитрово повинился перед императрицей в личном разговоре и рассказал, кого он посещал и пытался привлечь к мятежу. Оказалось, что сторонники великого князя Павла Петровича обсуждали вопрос об отстранении Екатерины и выбирали кандидатуру будущего регента: Н. И. Панин или И. И. Шувалов. Кроме дела Хитрово, были раскрыты и другие, менее значительные заговоры в гвардии^[738]. Это весьма насторожило государыню. Императрица с большим «разбором», как тогда говорили, стала относиться к вчерашним соратникам из гвардейской среды.

Против высших сановников обвинений выдвинуто не было. Екатерина явно побоялась тронуть по-настоящему крупных, влиятельных лиц. Зато опале подверглась княгиня Дашкова.