Екатерина Великая

В Петербурге узнали о случившемся в тот же день, 5 июля. Комендант Шлиссельбурга Бередников направил донесение Панину, жившему с воспитанником цесаревичем Павлом в Царском Селе. «Сего числа по полуночи во втором часу стоящий в крепости в недельном карауле Смоленского пехотного полку подпоручик Василий Яковлев, сын Мирович, весь караул в фрунт учредил и… прибег ко мне и ударил меня прикладом ружья в голову… крича солдатам: „Это злодей, государя Иоанна Антоновича содержал в крепости здешней под караулом, возьмите его! Мы должны умереть за государя!“». Завязалась перестрелка между солдатами Мировича и караульной командой. Мятежный подпоручик даже привез «шестифунтовую пушку». Когда 16 человек охраны, засевших в каземате, осознали, что сила на стороне нападавших, двое офицеров, отвечавших за Ивана Антоновича головой, — капитан Власьев и поручик Чекин — закололи несчастного шпагами.

Следовало ожидать, что мятежники разорвут их, но бунт прекратился так же быстро, как и вспыхнул. Увидев мертвое тело узника, Мирович понял, что дело проиграно, и предпочел сдаться. «Теперь помощи нам никакой нет, — сказал он солдатам, — и они правы, а мы виноваты». Комендант доносил, что останки «безымянного колодника» вынесли из каземата и положили у казармы. После чего Мирович «со всеми солдатами целовался, сказывая им, что это он один погрешен»^[772]. Тут его и арестовали.

Внешняя бестолковость предприятия не должна вводить в заблуждение. Если не захват власти, то освобождение «принца Иоанна» вполне могло удаться, будь оно организовано чуть лучше. Видимая легкость переворотов кружила не одну офицерскую голову. «Горсть военных в 1741 году опрокинула престол Иоанна Антоновича, — рассуждал А. Г. Брикнер. — Горстью военных он мог быть восстановлен в 1764 году»^[773].

До вечера 5 июля Панин собирал сведения, после чего отправил императрице донесение, которое было получено через четыре дня. Из ответа Екатерины видно, что, кроме удивления, она испытывала нечто вроде благодарности Провидению, избавившему ее от «безымянного колодника». Императрица одобряла принятые меры и не выказывала тени беспокойства. «Я с великим удивлением читала ваши рапорты… — писала она Панину, — руководство Божие чудное и неиспытанное есть! Я к вашим весьма хорошим распоряжениям иного прибавить не могу». На следующий день те же мысли: «Много, много благодарю вас за меры, которые вы приняли и к которым, конечно, нечего больше прибавить. Провидение дало мне ясный знак своей милости, давши такой оборот этому предприятию».

Стоит ли полностью верить ее словам? Менее всего наша героиня была наивна. Цепь мелких заговоров в гвардии, дело Хитрово, теперь Мирович. Она и прежде не обнаруживала истинных чувств по отношению к влиятельным лицам, чьи имена мелькали при дознании. «Не думайте, что я страху предалась», — писала она Панину во втором послании 10 июля.

Между тем у нее имелись причины для тревоги еще до отъезда из Петербурга. С весны в столице находили подметные письма, содержание которых оказалось сходным с «манифестом» Мировича. В них повторялись обвинения Екатерины в убийстве Петра III и осуждалось желание вступить в брак с Григорием Орловым. Знакомый набор. Среди бумаг Мировича был найден план заговора, начинавшийся словами: «Уже время настает к бунту». Согласно ему, похищенного Ивана Антоновича следовало привезти к артиллеристам, представить как государя, а затем арестовать сторонников Екатерины. Троих — Захара Чернышева, Алексея Разумовского и Григория Орлова — предстояло четвертовать. Саму императрицу выслать в Германию, а на престоле «утвердить непорочного царя»^[774].

Заметим, что предложение убить Орлова как бы унаследовано от дела Хитрово. Чем помешал Алексей Разумовский? Тем, что мог подтвердить факт давнего венчания с Елизаветой? А Чернышев? Тем, что когда-то считался поклонником Екатерины и, в случае гибели Орлова, августейшие взгляды могли обратиться к нему? Не слишком ли большая осведомленность в «комнатных», как тогда говорили, делах для скромного подпоручика?

В подметных письмах появились и новые сюжеты: утверждалось, будто Екатерина вывезла деньги за границу и, уехав в Лифляндию, больше в Россию не вернется. При этом изъятие церковных земель в вину государыне не ставилось. То ли армейская среда была равнодушна к данному вопросу, то ли круги, где Мирович почерпнул свои идеи, остались довольны секуляризацией.