Екатерина Великая

«Недолго владел престолом Петр Третий, — гласил манифест, зачитанный подпоручиком перед мятежными солдатами от имени Ивана Антоновича, — и тот от пронырства и от руки жены своей опоен смертным ядом, по нем же не иным чем как силою обладала наследственным моим престолом самолюбная расточительница Екатерина, которая… из отечества Нашего выслала на кораблях к родному брату своему… князю Фридерику Августу на двадцать пять миллионов денег золота и серебра… и сверх того, она через свои природные слабости хотела взять себе в мужья подданного своего, Григория Орлова, с тем, чтобы уже из злонамеренного и вредного отечеству ее похода (в Ригу. — О. Е.) и не возвратиться»^[775].

10 июля Екатерина напомнила Панину о сходстве «манифеста» с подметными письмами. «У меня сердце щемит, когда я думаю об этом деле… Хотя зло пресечено в корню, однако я боюсь, чтобы в таком большом городе, как Петербург, глухие слухи не наделали бы много несчастных… В день моего отъезда из Петербурга одна бедная женщина нашла на улице письмо, написанное поддельною рукою, где говорилось то же самое… я сего дела не более уважаю, как оно в самом существе есть, сиречь дешперальный и безрассудный coup ^[776], однако ж надобно до фундамента знать, сколь далеко дурачества распространялись».

Еще в первом письме 9 июля императрица предупредила Никиту Ивановича, что нельзя полностью скрыть случившееся: «Теперь надлежит следствие над винными производить без огласки и без всякой скрытности (понеже само собою оное дело не может остаться секретно, более двухсот человек имея в нем участие). Безыменного колодника велите хоронить по христианской должности в Шлиссельбурге без огласки же. Мне рассудилось, что есть ли неравно искра кроется в пепле, то [хоронить] не в Шлиссельбурге, а в Петербурге… и кой час дойдет до Петербурга, то уже надобно дело повести публично».

Мысль о необходимости некой «публичности» была нова по сравнению с прежними расследованиями мелких военных заговоров. Она могла насторожить Панина. Но, по мнению императрицы, нельзя допустить слухов о воскрешении Ивана Антоновича — отсюда предложение хоронить узника в столице. А главное — «публичное» разбирательство должно напугать потенциальных мятежников, чего не удавалось достичь прежде. Наказания, которым подверглись участники дела Хитрово, своей мягкостью только поощряли к новым заговорам.

В конце письма содержались любопытные строки о генерал-поручике Гансе фон Веймарне, которому передавалось предварительное следствие: «он же человек умный и далее не пойдет, как ему поведено будет». Год назад той же добродетелью обладал В. И. Суворов. Слова императрицы должны были, с одной стороны, показать Панину, что корреспондентка догадывается о большем, чем говорит, а с другой — успокоить: «далее не пойдет».

Однако неудобными вопросами стали задаваться другие персоны. Старый сенатор Иван Иванович Неплюев, оставленный в Петербурге за «главноначальствующего», велел Г. Н. Теплову на словах передать Панину, что Мировича следовало бы пытать и выяснить, кто его подбил. «Ежели б сей арестант был в моих руках, то я б у него в ребрах пощупал, — рассуждал Неплюев, — с кем он о своем возмущении соглашался, ибо нельзя надивиться, чтоб такой малый человек столь важное дело собою одним предпринял». 10 июля вельможа прямо написал свои мысли государыне, и та… заколебалась.

Генерал-прокурору А. А. Вяземскому императрица приказала: «ни присоветовать, ни отговаривать от пыток, но дайте большинству голосов совершенную волю». Причины для такой двусмысленной позиции имелись. Мирович идеально подходил на роль козла отпущения. Он происходил из прежде богатой малороссийской семьи, поддержавшей гетмана Мазепу и потерявшей имения еще в 1709 году. Мирович несколько раз обращался с просьбой в Сенат вернуть ему конфискованное или хотя бы выделить пенсион трем сестрам, но получал отказ. 24-летний офицер вел разгульную жизнь, наделал много долгов и, судя по ответам на следствии, страдал больным честолюбием. Например, его раздражало, что из-за низкого чина ему нельзя присутствовать на спектаклях во дворце одновременно с императрицей, хотя старшие офицеры туда допускались беспрепятственно… Сам собой напрашивался вывод, что Мирович предпринял попытку путем переворота выбиться в люди. Пример братьев Орловых раздразнил многих.

На вопрос судей: кто ему посоветовал совершить похищение Ивана Антоновича — подпоручик дерзко отвечал: «Граф Кирилл Разумовский». Оказалось, что Мирович посещал дом гетмана и просил его помощи при возвращении конфискованных земель. Но Разумовский дал земляку иной совет: «Ты молодой человек, сам себе прокладывай дорогу, старайся подражать другим, старайся схватить фортуну за чуб, и будешь таким же паном, как и другие»^[777]. Подобные слова можно было расценить как подстрекательство. Но состава преступления в них не прослеживалось, множество малороссиян искало покровительства гетмана, каждому из них он мог дать совет служить и выслужить себе богатство.