Екатерина Великая

После начала первой Русско-турецкой войны Фридрих II настойчиво повторял предложения о разделе Польши. Екатерина и Панин ловко уходили от прямого ответа, все больше увязая в польских делах с диссидентами и конфедератами. Вольтер на всю Европу прославлял действия своей покровительницы, рассматривая Польшу как оплот католической реакции. Удар по Варшаве был для него ударом по Риму. «Северная Семирамида направляет 50 тысяч человек в Польшу, чтобы утвердить там терпимость и свободу совести, — писал он в 1768 году друзьям в Париж. — …Вот первый случай, когда знамя войны разворачивается только для того, чтобы достичь мира и сделать людей счастливыми»^[1058].

Австрия, чувствуя, что ее вот-вот обойдут при дележе земель, в 1771 году заключила союз с Турцией. На деле она не собиралась воевать ни с Петербургом, ни с Берлином, ее демарш был лишь способом попасть в число пайщиков. Но Вена намеревалась воспрепятствовать подписанию выгодного для России мира с Портой и приращению территории за счет Крыма. Чтобы развязать уже туго затянувшийся узел конфликта в Восточной Европе, Польшу принесли в жертву.

На карикатуре, посвященной первому разделу Польши, изображены четыре монарха. Екатерина II и Фридрих II держат карту, как бы беседуя и указывая на куски, которые им нравятся. А Мария Терезия и ее сын Иосиф II, стыдливо отвернувшись от соучастников, тоже тычут пальцами в западные районы Речи Посполитой. Мария Терезия так темпераментно отстаивала права польских католиков, что заслужила у нашей героини презрительное прозвище «Святой Терезии». Тем не менее именно Австрия начала раздел. Когда А. В. Суворов взял штурмом Краковский замок — последний оплот конфедератов, Вена ввела войска в Галицию. Фридрих II советовал давним противникам: «Велите посмотреть в ваших архивах, не найдутся ли там кое-какие притязания на то или другое польское воеводство… Нужно воспользоваться случаем: я возьму свою долю, Россия свою»^[1059]. Договор был заключен 5 августа 1772 года. Австрия удержала те земли, на которые вошла. Пруссия получила Померанию, Россия — восточную часть Белоруссии до Минска и часть Ливонии. Кауниц назвал действия русского кабинета «образцом политической мудрости».

Сколько бы ни возмущалась Франция, у Екатерины были защитники с блестящим пером. Вольтер предрекал августейшей корреспондентке по поводу раздела: «В числе ваших верноподданных находиться будет и папский в Польше нунций, который с такой святостью взбесил турков против терпимости иноверия… Ваше величество сделаете ему тогда с кротостью хорошее наставление и опишите, сколь гнусно и ужасно возбуждать гражданскую войну, чтоб лишить разномыслящих отечественных прав… Сии страшные и ужасные дела подадут случай к начертанию на медалях Ваших следующей надписи: „Победительница Оттоманской империи и Миротворица Польши“»^[1060].

Однако среди французских памфлетистов были и такие, кто увидел в разделе первый шаг русской экспансии: «Они позавтракали в Варшаве, но где будут обедать?» Этот вопрос интересовал не только европейские кабинеты, но и Стамбул. Там, узнав о судьбе Польши, решили, что дворы-участники имеют тайный договор и в отношении Турции.

«Любезный мой питомец»

Эта страница царствования Екатерины больше связана с именем ее фактического соправителя Потемкина. С середины 70-х годов Григорий Александрович стал ближайшим сотрудником императрицы во всех вопросах, касавшихся внешней политики. Екатерина называла его своим «учеником» и «питомцем», ему была предоставлена реализация самых смелых планов русского правительства. Разработанные им проекты «О Крыме», «О Польше», «О Швеции» легли в основу русской внешней политики второй половины екатерининского царствования.

Роман Потемкина с императрицей продлился около двух лет — с 1774 по 1776 год. И вина за охлаждение во многом лежала на самом Григории Александровиче. Его политическое положение было исключительно трудным. Придворные партии видели в нем преходящую фигуру, вся сила которой основывалась на переменчивой сердечной привязанности государыни. Было непонятно, почему Потемкин получил от Екатерины так много власти по сравнению с прежними фаворитами; новому «случайному» вельможе всячески старались напомнить его место. Неудивительно, что Потемкин внутренне терзался, а на людях проявлял надменность и высокомерие. С годами он научился сдерживать себя, но опыт и знание истинной цены придворных связей пришли не сразу.