Екатерина Великая

На личных взаимоотношениях Екатерины и Потемкина это отражалось мало: оба стояли слишком высоко над остальными и слишком ценили свой союз, дававший огромные государственные плоды. После смерти Григория Александровича в 1791 году императрица писала о нем барону Гримму: «В нем было… одно редкое качество, отличавшее его от всех других людей: у него была смелость в сердце, смелость в уме, смелость в душе. Благодаря этому, мы всегда понимали друг друга и не обращали внимания на толки тех, кто меньше нас смыслил»^[1065].

Встречались, правда, недоразумения. Ведь каждый следующий фаворит, ощущая свою силу, рано или поздно пытался вступить в противоборство с Потемкиным. Тогда Екатерина отказывалась от «случайного», обычно без сожаления и даже с чувством гнева на слишком много возомнившего о себе любовника. В этом смысле характерен эпизод с Иваном Николаевичем Корсаковым, «Пирром, царем Эпирским», как называла его Екатерина, подчеркивая античную красоту фаворита. В 1778 году он был удален с поста временщика. При дворе дело объясняли тем, что Корсаков изменил Екатерине с графиней Прасковьей Александровной Брюс. Однако в личной записке бывшему любовнику императрица дала другую версию событий. Оказывается, очаровательный «Пирр» сблизился с недоброжелателями Потемкина и назвал князя «общим врагом». Этого было достаточно, чтобы самоуверенный мальчик, как ядро из пушки, вылетел из покоев Зимнего дворца и, не оглядываясь, домчался до самой Москвы. «Ответ мой Корсакову, который назвал князя Потемкина общим врагом, — писала императрица. — …Буде бы в обществе справедливость и благодарность… превосходили властолюбие, то бы давно доказано было, что никто вообще друзьям и недругом… не делал более неисчислимое добро. Но как людским страстям нередко упор бывает, того для общим врагом наречен»^[1066].

Потемкин именно потому и был ценен для Екатерины, что умел давать «упор», то есть отпор, «людским страстям», в частности «властолюбию», кипевшему вокруг трона. Любовника выставили из дома за попытку конфронтации с мужем. Этот урок должны были усвоить и другие кандидаты на пост фаворита.

Долгие годы никто из цепи «случайных» глубоко не затрагивал сердце Екатерины. Императрица была уже немолода и, видимо, решила, что с нее довольно бурных романов. О том, как она теперь воспринимала своих возлюбленных, свидетельствовала ее переписка 1776–1777 годов с Петром Васильевичем Завадовским. «Я повадила себя быть прилежной к делам, — говорила она, — терять время как можно менее, но как необходимо надобно для жизни и здоровья время отдохновения, то сии часы тебе посвящены, а прочее время не мне принадлежит, но Империи»^[1067]. На слезы и жалобы фаворита, что он давно ее не видит, Екатерина отвечала очень характерным пассажем: «Царь царствовать умеет. А когда он целый день, кроме скуки [ничего] не имел, тогда он скучен. Наипаче же скучен, когда милая рожа глупо смотрит, и царь вместо веселья имеет прибавленье скуки и досады»^[1068].

Итак, «царь» хочет отдыха, и именно для отдыха существуют «милые рожи». Все остальное — работу, споры, политическое партнерство, интересные беседы, духовную близость — может дать Потемкин.

Граф Готландский

В мае 1777 года Екатерина получила известие о том, что шведский король Густав III едет к ней в гости. Подобного сюрприза никто не ожидал, поскольку приглашения Густаву русский двор не делал. Тем не менее северный сосед посчитал себя вправе нарушить дипломатический этикет и явиться в Петербург запросто.

Взаимоотношения России и Швеции вовсе не располагали к подобному панибратству. Густав III был союзником Турции, и его поведение в годы минувшей войны нельзя было назвать дружеским. Агрессивные выпады молодого монарха оставили неприятный след в душе Екатерины. Еще в 1775 году шведский король заверял соседку в письме: «Я люблю мир и не начну войны. Швеция нуждается в спокойствии». Одновременно он составил записку о неизбежности разрыва между обеими державами. «Все клонится к войне в настоящем или будущем году, — говорилось в этом документе, — чтобы окончить по возможности скорее такую войну, я намерен всеми силами напасть на Петербург и принудить таким образом императрицу к заключению мира»^[1069]. Этот план Густав III попытался исполнить тринадцатью годами позднее, в 1787 году, однако напряжение в отношениях между Россией и Швецией явно сказывалось уже в 70-е годы.