Екатерина Великая

Тем временем на юге лихорадка Потемкина усиливалась день ото дня, и он совершенно измучился страхами, как бы из-за своей болезни не упустить каких-либо важных распоряжений по армии^[1191]. Известие об ухудшении состояния князя крайне встревожило Екатерину. «Я знаю, как ты заботлив, как ты ревностен, рвяся изо всей силы; для самого Бога, для меня, имей о себе более прежнего попечение, — писала она. — …Ты не просто частный человек, ты принадлежишь государству и мне»^[1192].

Но жизнь готовила корреспондентам тяжелый удар. 24 сентября Потемкин получил известие, что севастопольский флот, вышедший по его приказу в море навстречу турецкой эскадре, двигавшейся из Варны к Очакову, попал в сильный пятидневный шторм. «Матушка государыня, — писал он, — я стал несчастлив… Флот севастопольский разбит бурею… Бог бьет, а не турки!.. Ей, я почти что мертв»^[1193]. Светлейший князь просил о поручении общего командования Румянцеву. Без флота невозможно было защищать Крым. Встал вопрос об эвакуации армии с полуострова.

Екатерина была с этим категорически не согласна. «Ни уже что ветер дул лишь на нас? — спрашивала она. — …Начать войну эвакуацией такой провинции, которая доднесь не в опасности, кажется, спешить не для чего»^[1194]. Императрица сознавала, какой неблагоприятный международный резонанс получит вывод войск из Крыма. Она старалась ободрить князя, но сама пребывала в крайнем беспокойстве, о чем в один голос писали и управляющий имениями Потемкина в столице М. А. Гарновский, и статс-секретарь императрицы А. В. Храповицкий. Оба отмечали ее несдержанность, случаи ссор и выговоров членам ближайшего окружения. Самая кратковременная задержка известий от князя несказанно мучила Екатерину, ее тревожили городские слухи^[1195]. Сдерживать раздражение государыни становилось все труднее.

Единственным способом взять себя в руки для нашей героини была работа. «Я вся обратилась в письмо, — рассказывала она Гримму, — и мысли мои расплываются в чернилах. Никогда в жизни моей я столько не писала. Когда началась война, я ничего не хотела знать и слышать, кроме войны, а теперь я должна пустить в ход все то, что залежалось. Чтоб к весне наверстать упущенное, надо идти быстрыми шагами»^[1196].

25 сентября, узнав о желании светлейшего князя приехать в Петербург, Екатерина начала новое письмо на юг словами: «Я думаю, что в военное время фельдмаршалу надлежит при армии находиться». Фаворит А. М. Дмитриев-Мамонов убедил ее смягчить текст: «Не запрещаю тебе приехать сюда, если ты увидишь, что твой приезд не разстроит тобою начатое»^[1197]. Это послание содержало просьбу не сдавать пока команду Румянцеву. «Ничего хуже не можешь делать, как лишить меня и империю низложением твоих достоинств человека самонужного, способного, верного, да при том и лучшего друга»^[1198], — уговаривала корреспондента Екатерина. «Честь моя и собственная княжия требуют, чтоб он не удалялся в нынешнем году из армии, не сделав какого-нибудь славного дела, — говорила она Дмитриеву-Мамонову. — Должно мне теперь весь свет удостоверить, что я, имея к князю неограниченную доверенность, в выборе моем не ошиблась»^[1199].

26 сентября Потемкин сообщил Екатерине счастливое известие. Разметанный бурей севастопольский флот не погиб, многие корабли лишились мачт, были сильно потрепаны штормом, но почти все уцелели и вернулись в Севастополь^[1200]. Лишь один оторвался от других и был унесен в Константинопольский пролив. «Желательно, конечно, чтоб наши корабли военные узнали сей путь, но не таким образом»^[1201], — отвечала командующему Екатерина. Гримму же императрица описала ситуацию как малозначительную, а положение на театре военных действий как опасное именно для турок: «Севастопольский флот пострадал от бури: несколько кораблей лишились мачт, а корабль „Магдалина“… потеряв мачту и с сильною течью очутился в Константинопольском проливе, бросив там якорь, и был взят и отведен в арсенал… Капитан его был не русский, а англичанин. Зато турецкий флот потерял под Очаковом два военных корабля и несколько фрегатов, которые Днепровский флот и Кинбурнская крепость пустили ко дну или взорвали» ^[1202].

«Очаков на сердце»