Екатерина Великая

Глава пятнадцатая ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ ПЕТЕРБУРГА В СИБИРЬ

28 июня 1790 года Екатерина отпраздновала 28-летие со дня своего восшествия на престол. В мирное время во всех церквях Санкт-Петербурга были бы отслужены торжественные молебны, в одной из загородных резиденций — Петергофе или Царском Селе — устроен пышный прием для кавалеров российских орденов, иностранных послов и придворных. Монархиня раздала бы награды отличившимся офицерам и чиновникам и сама не осталась бы без подарков…

Однако шла война. Кавалеры разъехались на театр боевых действий. Иностранные дипломаты отсиживались по резиденциям посольств — шведская «бомбардирада» столицы создавала угрозу для перемещавшихся по улицам экипажей. А придворные ходили как в воду опущенные. Петербург готовился к эвакуации.

И все же «подарки» государыня получила. Их было два.

Первый походил на бомбу, разорвавшуюся прямо у ее ног. Гребная эскадра под командованием Нассау-Зигена, как уже было сказано, потерпела поражение от шведского флота. Путь к столице для неприятеля был открыт.

Второй… выглядел детской бумажной хлопушкой, но резонанс от его хлопка был отчетливо слышен в русской культуре в течение двух последующих столетий. Екатерина нашла у себя на столе книгу Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву».

«Несомненно зажигательное произведение»

В эти тяжелые дни императрицу часто посещала ее старая подруга Екатерина Романовна Дашкова. Вот что она писала о деле Радищева: «Под начальством моего брата по таможне служил один молодой человек по фамилии Радищев; он учился в Лейпциге, и мой брат был к нему очень привязан. Однажды в Российской Академии в доказательство того, что у нас было много писателей, не знавших родного языка, мне показали брошюру, написанную Радищевым. Брошюра заключала в себе биографию одного товарища Радищева по Лейпцигу, некоего Ушакова, и панегирик ему. Я в тот же вечер сказала брату… что его протеже страдает писательским зудом, хотя ни его стиль, ни его мысли не разработаны, и что в его брошюре встречаются даже выражения и мысли, опасные по нашему времени… Этот писательский зуд может побудить Радищева написать впоследствии что-нибудь еще более предосудительное. Действительно, следующим летом я получила в Троицком очень печальное письмо от брата, в котором он мне сообщил, что… Радищев издал несомненно зажигательное произведение, за что его сослали в Сибирь… Этот инцидент и интриги генерал-прокурора внушили моему брату отвращение к службе, и он попросил годового отпуска… однако до истечения срока отпуска он подал прошение об отставке и получил ее»^[1401].

Из приведенных строк следует, что княгиня не была лично знакома с Радищевым и вряд ли читала его книгу. История ареста автора «Путешествия из Петербурга в Москву» как будто прошла мимо нее, никак не затронув. Однако следующее сразу за рассказом о Радищеве описание дела Я. Б. Княжнина содержит характерную деталь: «В 1794 году… вдова одного из наших знаменитых драматических авторов Княжнина, попросила меня напечатать в пользу его детей последнюю написанную им… трагедию. Мне доложил об этом один из советников канцелярии Академии наук, Козодавлев, ему я и поручила прочесть ее и сообщить мне, нет ли в трагедии чего-нибудь противного законам или правительству. Козодавлев сообщил мне, что… он ничего не нашел в ней предосудительного и что развязка заключается в торжестве русского государя и изъявлении покорности Новгородом и мятежниками. Тогда я велела напечатать ее… Не знаю, прочла ли ее императрица или граф Зубов, но в результате ко мне явился полицеймейстер и очень вежливо» сообщил, что «императрица приказала ему взять все находящиеся» в Академии наук «экземпляры трагедии, находя ее слишком опасной для распространения в публике… Днем ко мне явился генерал-прокурор Сената Самойлов» и «сообщил, что императрица намекнула и на брошюру Радищева, говоря, что трагедия Княжнина является вторым опасным произведением, напечатанным в Академии»^[1402].

Речь шла о трагедии Княжнина «Вадим Новгородский», написанной одновременно с книгой Радищева в 1789 году. В ней главный герой поднимает восстание против призванного править на Руси варяга Рюрика. Потерпев поражение, Вадим предпочел смерть жизни под властью самодержца, пусть и очень добродетельного. Что ни говори, а намек в пьесе выглядел прозрачным, и у императрицы были основания посчитать ее опасной. Особенно в условиях, когда во Франции полыхал якобинский террор, а в январе 1793 года была казнена королевская семья.

На следующий день Екатерина сама выговорила Дашковой: «Что я Вам сделала, что Вы распространяете произведения опасные для меня и моей власти… Знаете ли, что это произведение будет сожжено палачом». «Не мне придется краснеть по этому случаю», — ответила Дашкова. Все экземпляры трагедии действительно сожгли перед Адмиралтейством.