Екатерина Великая

Это особенно ярко заметно при сравнении «Записок» Лопухина и показаний Новикова. Читая первые, нельзя не сочувствовать молодому масону и трудно не верить в невиновность ордена. «Коварство, клевета, злоба, невежество и болтовство публики питали их (подозрения. — О. Е.) и подкрепляли… Все сие усилилось с началом революции в Париже в 1789 году, которой произведение тогда приписывали тайным обществам и системе философов; только ошибка в этом заключении была та, что общества оные и система были совсем не похожи на наши. Нашего общества предмет была добродетель… Той же философии (просветительской. — О. Е.) система отвергать Христа… А обществ оных (иллюминатов. — О. Е.) предмет был заговор буйства (революция. — О. E.), побуждаемого… стремлением к… неестественному равенству»^[1616].

Лопухин справедливо отвергал саму мысль, будто только тайное общество могло стать причиной возмущения во Франции. «Злоупотребление власти… угнетение народа, безверие и развратность нравов — вот одни источники революции». Он доказывал принципиальную разницу между революционно настроенными иллюминатами и углубленными в духовную сферу мартинистами, даже написал соответствующий катехизис для «братьев». «Из того, что бывают тайные общества вредными, — рассуждал молодой масон, — никак не можно с благоразумием заключить, чтоб не могли быть и полезные». Но ему отчего-то никто не верил.

«Много имели мы неприятелей, а защитников с голосом никого, ни при дворе, нигде», — сокрушался он. Это была неправда. Сама неуязвимость московских «братьев» во время неоднократных проверок говорит о высоком покровительстве. «Мы столько были невинны, что и не старались оправдываться, а только при случаях простодушно говорили правду о цели и упражнениях нашего общества». «Открывали на почте наши письма и… копии… отсылали государыне», — жаловался Лопухин. Но в них не находили «ничего, кроме очень доброго и полезного для сердец наших и для отечества»^[1617]. Однако наступление на московских «братьев» продолжилось. Вместо главнокомандующего П. Д. Еропкина, «человека разумного», то есть не причинявшего ордену хлопот, в июле 1790 года в старую столицу был послан князь А. А. Прозоровский. Еще раньше, в марте, по настоянию Салтыкова, началась перлюстрация частной переписки в Москве^[1618].

Осторожный Потемкин писал императрице по этому поводу: «Ваше величество выдвинули из Вашего арсенала самую старую пушку, которая будет непременно стрелять в Вашу цель, потому что собственной не имеет. Только берегитесь, чтобы она не запятнала кровью в потомстве имя Вашего величества»^[1619]. Очень откровенное и резкое высказывание. Если Григорий Александрович был встревожен контактами наследника Павла с прусским королем, то его не в меньшей степени беспокоили нарочито грубые меры правительства в Москве.

В оценке Прозоровского светлейший князь сходился с Лопухиным. При нем «подозрения, шпионства и все виды притеснений обществу нашему до крайней степени возросли». Не называя имен, Лопухин указывал на Зубова и Салтыкова, для которых раздувание московского дела являлось ступенью к возвышению: «Это было действие замысловатейших и сильнейших при дворе, нежели он; которые действие свое вмешали в план упрочивания и большего со временем возвышения своей фортуны; а князя Прозоровского только выставляли и употребляли, как самое надежное по характеру его орудие».

С легкой руки Лопухина в историографии утвердилось представление о Прозоровском как о недалеком служаке, который воображал, будто раскрыл в Первопрестольной целый заговор. Придирки его к масонам выглядели и смешно, и курьезно. «Он везде видел зло и опасность, особливо подозревал он раздачу милостыни. Обо мне отзывался… что я ее так много раздаю, что едва ли не делаю фальшивых ассигнаций… приплетая тут и типографию». То, что «братья» называли милостыней, представлялось правительству подкупом сторонников, раздачей средств потенциальным участникам возмущения в пользу Павла. Так устраивался любой переворот. Разница в терминологии не могла сбить императрицу с толку.

В этой тревожной обстановке в Москву, словно бы по частным делам, был направлен один из ближайших сотрудников императрицы, выдающийся дипломат и хитроумный царедворец Александр Андреевич Безбородко. Екатерина во многом полагалась на его мнение и даже называла в письмах своим «фактотумом», то есть главным доверенным лицом.

Но на сей раз Безбородко занял двойственную позицию. С одной стороны, он не мог не исполнить поручения монархини. С другой — обладая тонким политическим чутьем, понимал, что люди, против которых ему предстоит действовать, с каждым днем набирают всё бо́льшую силу. Недалеко время, когда они попытаются потеснить Екатерину с трона, тогда исход борьбы будет более чем неясным. Ссориться со сторонниками завтрашнего государя — Павла — казалось Александру Андреевичу неразумным.