Екатерина Великая

Молодой масон открещивался от всего и слышал произнесенные Прозоровским вполголоса слова: «Не так бы с ними надобно». На попытки Лопухина объяснить разницу между иллюминатами и розенкрейцерами главнокомандующий отвечал именно так, как понимал дело всякий не сопричастный масонству человек: «Пусть вы не они, да все то же»^[1631].

«Человек натуры острой»

В Шлиссельбурге у Новикова не было возможности отпираться, хотя он до последнего отрицал связи и с Берлином, и с Павлом. Прозоровский, конечно, не был знатоком масонских систем и при личном общении с московскими адептами показал себя человеком неприятным. Но он — профан чистой воды — обратил внимание на некоторые важные особенности ордена. Изучив захваченные бумаги, князь пришел к выводу, что в 1780–1781 годах «братство» вело активную переписку с ложами во Франции, Италии, Австрии, Швейцарии и Голландии. По его словам, ложа в Москве была предназначена «править ложами всей империи», а подчинялась после Вильгельмсбадского конгресса «ложе-матери» в Берлине. Общая численность посещавших ложи составляла, по подсчетам Прозоровского, около восьмисот человек.

Князь особо обратил внимание государыни на то, что розенкрейцеры «подбирали в братство» лиц состоятельных и высокопоставленных, «известных в публике и у двора». Приказания неизвестных начальников воспринимались «как бы сам Бог приказывал». «Где Христос управляет или они его вдохновением, — рассуждал князь, — то тут другого правительства как гражданского, так и духовного быть не может… Все заключенные в их секту… удаляются от всякого государственного служения… В государственных делах упражняющийся из них человек должен все сказать им, что ему вверено». Старого служаку удивило, что ни в одной прочитанной им бумаге нет слов «государь» или «отечество». Это привело его к неутешительному выводу: «Да, кажется, отечества быть у них не может». Это был первый случай столкновения русской власти с вненациональной организацией.

Найденное в бумагах сочинение «О разных родах государственного правления» только лишний раз подтвердило императрице, что московские масоны мыслят в том же русле, что и французские якобинцы, только последние уже вышли на улицы. В брошюре доказывалось, что лучшей формой государственного устройства является выборный Сенат, где заседают «почтенные мужи и от народа депутаты». Государыня была названа «самовластной», анонимному автору не нравилось, что «все зависит от нее»^[1632].

К этому времени Екатерина уже достаточно наслышалась и начиталась о делах французского Национального собрания. Еще в июне 1790 года она с негодованием писала Гримму: «Какое падение! Большие дороги зарастают терниями… До сих пор считали достойным виселицы каждого, замышляющего погибель своей страны, а вот целая нация, или лучше сказать тысяча двести депутатов ее занимаются этим»^[1633]. Дальнейшее развитие событий во Франции еще больше убеждало императрицу, что мир сошел с ума. «Кровь кипит в жилах даже за 700 миль от ваших домашних очагов, когда я вижу, что у вас происходит, — писала она 13 января 1791 года. — …Никогда не знаешь, живы ли вы еще среди всех смут, убийств и грабежей в этом вертепе разбойников, захвативших власть во Франции, чтоб превратить ее в Галлию времен Кесаря… Если б я была на месте Артуа и Конде (принцев, братьев короля. — О. E.), я бы сумела употребить в дело эти триста тысяч французских рыцарей. Честное слово: или я бы погибла, или они спасли бы отечество»^[1634].

Но во Франции в тот момент не было ни Цезаря, ни Екатерины. «Я боюсь и начинаю понимать, что у друга моего (французского короля. — О. Е.) голова не соответствует его месту и положению». Если бы императрица могла знать, как неудачно пошутила. Вскоре гильотина исправит положение головы Людовика XVI. А пока он сам не понимал, что делать. «Этот наихристианнейший король подпишет ли антихристианскую конституцию?» — возмущалась наша героиня. 25 сентября 1791 года в Петербурге узнали, что монарх опять пошел на поводу у депутатов. «Ну вот таки сэр Людовик XVI влепил свою подпись под этой сумасбродной конституцией и спешит принести присягу, которой, конечно, не сдержит… Но кто же эти люди, без всякого разумения заставляющие его делать все эти глупости?.. Подумаешь, что у них нет ни совести, ни чести. Я ужасно сержусь, я топнула ногой, читая все эти мерзости. Тьфу, какие негодники!»^[1635]

Менее всего Екатерина хотела попасть сама или поставить своих наследников в положение, подобное положению французского короля. Занимаясь делом Новикова, она переносила негодование против якобинцев на тех, кого считала потенциальными заговорщиками. На тех, кто угрожал лично ей.