Екатерина Великая

Получив признание заключенного, следовало остановиться и подумать. Екатерина не любила резких шагов. Даже когда дело казалось решенным, но требовало крутых мер, императрица медлила, представляла себе последствия. С годами она все лучше понимала свою покойную свекровь Елизавету Петровну. Во всяком случае, пословица: «Семь раз отмерь, один отрежь» — подходила ей теперь как нельзя лучше.

Финальное расследование дела московских мартинистов велось до конца лета. 1 августа Екатерина подписала указ Прозоровскому относительно Новикова: «15 лет Шлиссельбургской крепости для покаяния в своих злодеяниях»^[1643]. Это был приговор без формального суда. Только на основании раскрытых следствием обстоятельств. Перед тем как обнародовать свое решение, императрица две недели продержала проект документа у себя «в куверте», как тогда говорили.

Ей было над чем поразмыслить. Приговором по делу Новикова оказались бы задеты слишком многие высокие персоны. Стоило ли их тревожить? Настраивать против себя? С другой стороны, оставлять осиное гнездо в доме казалось опасно. «Братья» создали вокруг Павла цепь приверженцев, с каждым днем их могущество возрастало. Екатерина ощущала угрозу, а в таких случаях она предпочитала действовать.

Смерть Потемкина заставила ее врагов зашевелиться. Многие почувствовали уязвимость государыни. «Теперь все, как улитки, станут высовывать головы»^[1644], — жаловалась Екатерина Храповицкому. Момент для сторонников Павла выглядел благоприятным. Если бы наша героиня сумела отразить их натиск сейчас, она получила бы еще несколько лет относительно спокойной жизни. Для этого следовало разорвать связь наследника с берлинскими «братьями» и примерно покарать розенкрейцеров внутри страны.

Тронуть крупных тузов, вроде Репнина, Гагарина или Куракина, Екатерина не могла, как когда-то не имела возможности наказать Панина. Их опасно было загонять в угол, ведь тогда действия сторонников ее сына стали бы непредсказуемыми. Последние могли оказать ожесточенное сопротивление, а императрица старалась не доводить до крайностей. Худой мир лучше доброй ссоры. Тем не менее представителей «прусской» партии стоило напугать. Точно так же как «либеральную» воронцовскую группировку остерегли делом Радищева, мистиков от политики символически предупредили, осудив Новикова.

Среди московских «братьев» издатель был самым видным, а по материалам следствия выходило, что и самым виновным. Его били для примера. Рассуждая о своем положении после смерти светлейшего князя, Екатерина писала Гримму: «Но как быть? Надо действовать… Опять я должна воспитывать себе людей, и конечно, оба генерала Зубова подают наибольшие надежды». Но «надо время, старание, опытность», «а конец этого столетия вовсе не предвещает гениев»^[1645].

После обнародования приговора издателю страх действительно, как электрический разряд, пробежал по рядам столичных масонов и на время парализовал их. Именно такой реакции и добивалась императрица. Даже Храповицкий почувствовал себя неуютно, посчитал нужным «изъясниться о старом масонстве» и оправдаться тем, что перевел «Тайну противу-нелепого общества». «Кажется, что выслушан хорошо и некоторыми отзывами отделен от нынешних мартинистов», — с облегчением записал Александр Васильевич. В кабинете отныне лежал «белый картон» со списком членов лож, по которому государыня справлялась при назначении того или иного чиновника: «Не мартинист ли?»^[1646]

Екатерина намеренно показала Павлу записку Баженова, где архитектор сообщал «братьям» о разговоре с великим князем и о благорасположении последнего к ордену. Наследнику пришлось отвечать письменно.

«Масса слов, из которых одна половина лишена смысла, — заявлял цесаревич, — а другая состоит из слов, которыми злоупотребили, ибо я думаю, что дело идет о ком-нибудь, кто желал опереться на вашего покорного слугу, который когда-либо мог требовать… достоверных известий о секте, к которой он, конечно, не принадлежал. Нужно было быть бы сумасшедшим или глупцом для того, чтобы быть при чем-нибудь во всем этом, разве только по сплетням передней. Впрочем, всякое объяснение кажется мне бесполезным».

Ни сумасшедшим, ни глупцом Павел себя не считал, обвинял сплетников и интриганов, заявлял, что его слова извратили те, кто искал покровительства в будущем, но самое главное — никакого отношения к «секте» он не имел. Ему казалось «бесполезным» разубеждать мать, тем не менее формальный отказ от ордена устроил Екатерину. Она сообщила Зубову: «Приложенный пасквиль, у Новикова найденный, показан мною великому князю, и он, прочтя, ко мне возвратил с приложенною цедулою, из которой оказывается, что на него все вышеисписанный пасквиль всклепал и солгал, чему я охотно верю»^[1647].