Екатерина Великая

Еще не смокли фанфары на свадьбе Мамонова, а в покоях фаворита появился новый обитатель — Платон Зубов, красивый парень двадцати лет, хрупкого телосложения. Он служил офицером в конной гвардии. Зубов для нее был скорее внуком и начинающим секретарем, чем любовником. Вполне вероятно, что интимных отношений между Екатериной и Зубовым не было. (Она при посторонних называла Зубова «дитя».) Из всех качеств ее в первую очередь привлекла в нем невинность, мягкие манеры и неумение хитрить. Она больше не желала быть уязвимой. Зубов, писала Екатерина Гримму, имел «решительное желание быть хорошим». Она душой чувствовала, что он будет ей предан и верен и что он, любящий и надежный, будет находиться подле нее в дни горячки и в длинные ночи бессонницы, расстройства желудка и пронизывающих болей в спине.

«Он так хорошо ухаживает за мной, — говорила она Гримму, — что я не знаю, как и отблагодарить его». Миновали дни, когда императрица предавалась пагубным страстям. Теперь она решила вести более здоровый и благоразумный образ жизни.

Новости, которые приходили из Парижа в то лето 1789 года, некоторым казались захватывающими, но у большинства все же вызывали беспокойство. Екатерина ежедневно получала сообщения о страшной неразберихе в политической жизни Франции. Беспомощный король Людовик XVI, не справясь с тяжелым состоянием дел внутри страны, был вынужден собрать в Париже представителей дворянства, духовенства и третьего сословия — которое формально включало всех остальных французов. Третье сословие объявило о своем особом положении и провозгласило свободы и права.

Парижане, преисполнившись ненависти к австрийской жене короля Людовика королеве Марии-Антуанетте и чувствуя, что здание монархии начинает шататься, высыпали на улицы и разрушили до основания презренный символ королевского абсолютизма — старинную крепость-тюрьму Бастилию. Одна августовская ночь неистового республиканизма заставила многих аристократов отказаться от своих привилегий, владений и присоединиться к делегатам от народа, объявившим о намерении провести во Франции реформы.

Екатерина, убежденная в том, что Франция, по ее собственному выражению, «идет к погибели» и что виноват в этом бесхребетный король Людовик, была настороже, опасаясь неповиновения у себя в государстве. Своим командующим она приказала как можно быстрее выйти из войны с Турцией и Швецией. «Французская зараза, — считала она, — распространяется, и ни одно правительство в Европе не может позволить себе дремать». Что касалось короля Людовика и его жены Марии-Антуанетты, то Екатерина полагала, что, если им в ближайшее время не удастся тайно покинуть страну, сбежав в Англию или Америку, то их дни сочтены.

Несмотря на российские и австрийские победы, до заключения мира было далеко. Екатерина жила в постоянной тревоге за будущее Европы. А тут еще недуги донимали, здоровье неуклонно ухудшалось.

«Все державы охвачены беспорядками», — заметила она, осудив вероломство Пруссии, где на смену Фридриху Великому пришел его преемник Фридрих Вильгельм II. В любой день Пруссия могла напасть на Россию. Екатерина встревожилась, когда в марте 1790 года узнала, что прусский император заключил с турецким султаном тайное соглашение. Расстроили ее известия о потерях, которые Россия несла в войне. Она никого не хотела видеть и проводила время, уединившись с Зубовым и читая Плутарха. Вместе они попробовали сделать перевод этого автора. Ненавязчивое присутствие юного Зубова было бальзамом для императрицы, потерявшей покой.

В мае и июне на улицах Петербурга опять запахло порохом. Гром канонады сотрясал стены, из окон посыпались стекла. Флот короля Густава попытался захватить Кронштадт. Доброжелатели советовали Екатерине ради безопасности покинуть Петербург и переехать в Москву. А она в проливной дождь отправилась в Кронштадт, надеясь увидеть великое морское сражение. Конечно, она рассчитывала на победу российского флота. В последнее время государыня страдала сильной близорукостью. Для наблюдения за маневрами кораблей она воспользовалась подзорной трубой, которую приложила к глазу, которым лучше видела. От постоянных разрывов все в ней напряглось.

— С нами Бог! — воскликнула она за ужином, поднимая бокал за здоровье моряков, которые должны были вскоре одержать крупную победу, открыв дорогу к длительному миру.

Мир наступил даже быстрее, чем рассчитывала Екатерина, но договор, подписанный Россией и Швецией в августе 1790 года, не принес императрице долгожданного успокоения. Шведские брандеры[5] и непрестанные обстрелы изрядно ослабили боеспособность Балтийского флота. Пруссия продолжала угрожать, поощряемая Британией. Затянувшаяся турецкая война требовала постоянных денежных расходов и новых призывов крестьян в армию. Это последнее обстоятельство вызывало в народе недовольство и особенно сильно угнетало Екатерину, поскольку в воздухе витал еще дух «французского безумия», и все это вкупе могло привести к бунту.