Екатерина Великая

Однако Петр начинал разочаровывать государыню. Он выглядел слабым и хрупким, скорее похожим на девушку. Он обижал людей, имея склонность к странным поступкам. Его личность и характер внушали тревогу. Елизавета прониклась к нему неприязнью и уже жалела о том, что сделала его своим наследником. Хуже всего было то, что Петр напрочь отвергал русскую культуру, относясь к ней с презрением. Он разговаривал по-немецки и ни за что не хотел учить русский. Невзлюбив русских солдат, он окружил себя немцами и шведами, предпочитал компанию любимцев из своего детства, камердинеров Крамера и Ремберга. Формально он перешел в православие — иначе он не смог бы стать престолонаследником, но при каждом удобном случае проявлял к русской церкви пренебрежение, громко смеясь и отпуская шутки во время долгих служб во дворцовом храме и в огромных, залитых светом свечей соборах Москвы и Петербурга. Это богохульство было особенно неприятно Елизавете. Она часами молилась и строго соблюдала все православные обычаи, которые, как она считала, были краеугольным камнем нравственной жизни.

Постоянно думая о судьбе престола, императрица знала, что заговорщики уже присматриваются к Петру, который по своим свойствам как раз удобен был для их замыслов. Он не мог завоевать уважение придворных, и трудно было представить его в роли повелевающего, грозного владыки. У него не было никакого политического опыта, и Елизавета, сама не блиставшая политической прозорливостью, не способствовала развитию Петра в этом направлении. Он продолжал считать себя немцем, а не русским, и прямо заявлял об этом всем, кому не лень было слушать его. Он говорил, что немцы во всем превосходят русских. Русские военные были оскорблены тем, что он носил мундир прусского офицера, а он понимал это и открыто радовался, видя их униженные, злые лица. Он смеялся над русскими солдатами и офицерами. Те уже начали скрежетать зубами, чуть ли не открыто высказывая намерение придушить его.

Празднества при дворе, устроенные в честь шестнадцатилетия Петра, превзошли все, что София до этого когда-либо видела. Приземистый деревянный дворец с сотнями комнат и тысячами слуг был переполнен гостями. Всем им не терпелось увидеть принцессу, завезенную с Запада. Они выстроились в несколько рядов на лестницах, становились на стулья. Женщинам движения стесняли юбки, длинные шпаги военных представляли немалую опасность в случае давки.

Тысячи глаз устремились на Иоганну и Софию, когда те вышли из своих апартаментов. Императрица вызвала к себе Иоганну, а София ждала чуть поодаль, похожая на витрину ювелирного магазина. На ней скрестились придирчивые взгляды сотен людей. Этот критический осмотр сопровождался высказываниями — то громкими, то тихими. Спустя некоторое время пригласили Софию, и она вошла в личные покои Елизаветы, раскланиваясь и улыбаясь всем, кто выстроился по обе стороны коридора и переходов.

Елизавета в платье из темного шелка с серебряным шитьем, увешанная драгоценностями от шеи до талии, радушно приняла Софию и наградила ее лентой и звездой ордена Святой Екатерины. Иоганна тоже получила ленту и звезду, а затем гофмейстер Елизаветы принц Гамбургский сделал Софи комплимент по поводу ее безупречных манер. Она с радостью услышала, что ее нашли очаровательной и она понравилась «как государыне, так и народу». Первый экзамен был выдержан.

Обычно словоохотливая, она нарочно сдерживала себя и не говорила. Однако придворные шептались о ее незаурядном уме и прекрасном умении вести беседу. Ее улыбки и поклоны произвели на царедворцев хорошее впечатлений. Ведь они предполагали увидеть заносчивую гордячку, но ее теплота и обезоруживающее дружелюбие приятно удивили и восхитили всех. Один придворный сказал ей, что она приветствовала канцлера и истопника, ворошившего кочергой угли в печке, с одинаковой открытостью и уважением.

Начался шестинедельный великий пост, который продолжался до самой пасхи. В это время церковь предписывала воздержание, покаяние и молитвы. Императрица отправилась паломницей в Троицкий монастырь, расположенный в сорока пяти милях от Москвы. Она хотела, чтобы за время ее отсутствия София начала готовиться к принятию православия.

София знала, что до вступления в брак с Петром ей предстоит это. Но она знала и то, что ее отец оставался убежденным противником русской веры, и испытывала внутренний разлад.

Перед отъездом из Цербста отец вручил ей толстую богословскую книгу, в которой растолковывались различия между лютеранством и другими христианскими теологиями, приводился длинный список поучений. Во время той последней беседы он то и дело возвращался к мысли о том, как важно для нее сохранить веру, в которой она родилась. С детства у Софи религиозное учение отождествлялось с тревогой и душевной болью, и она, очевидно, с немалым волнением услышала весть, что ее церковным наставником будет архимандрит Симон Тодорский, который когда-то учился в университете германского города Галле.