Екатерина Великая

Она полагала, что ей известна причина, лишившая мужа душевного равновесия. Как она писала позднее в своих мемуарах, Петр, едва ему исполнилось двадцать лет, проявил «жажду царствовать». Зная о своих правах наследника не только на русский, но и на шведский трон, он лелеял тайную надежду стать королем Швеции и сбежать из России. В 1750 году он решил, что его час пробил, но, к его сожалению, события приняли другой оборот, и приглашение из Швеции так и не поступило. Его надежды развеялись в прах.

«Он умирал от зависти», — писала Екатерина. Его снедало горькое разочарование. Теперь он попался в ловушку, будучи вынужденным жить в ненавистной ему стране, под пятой у тетки, которая презирала его и сама вызывала у него отвращение. Вдобавок к этому на нем висел груз брака с женой, которую он не мог любить и которая была во всех отношениях способнее его. Его жажда царствовать наверняка натолкнется на препятствия; ведь империя относилась к нему неприязненно. Отсюда его неумеренное бражничанье, припадки садизма, злоба, которая подчас лишала разума.

Как всегда, жертвой его мрачного настроения стала Екатерина. За несколько месяцев до прибытия в Россию Хенбери-Уильямса Петр ввалился, пошатываясь, в ее покои и стал орать и потрясать шпагой, как выразилась она, «будучи низведенным до крайне скотского состояния» выпивкой и бешеной злобой. Он сказал жене, что она слишком задирает нос, и угрожал ей шпагой.

Екатерина сохранила самообладание и вела себя благоразумно и спокойно, отразив наскок мужа с помощью юмора, как и раньше бывало в таких случаях. «Я спросила его, что это означает, — писала она позднее в мемуарах, вспоминая об этой, отвратительной сцене. — Уж не собирается ли он сразиться со мной? В таком случае мне тоже понадобится шпага».

Петр вложил шпагу в ножны и язвительно обвинил ее в недоброжелательности и злом умысле. Язык у него сильно заплетался, но Екатерина поняла: его недовольство вызвала ее новообретенная смелость и уверенность, а также ее открытые нападки на Шуваловых.

Она не отступила, не попятилась, а смело смотрела ему в глаза. «Я отчетливо видела, — писала она, — что вино отделило его от разума». Екатерина решительным тоном приказала мужу идти спать, и Петр, у которого и так голова шла кругом, а порыв враждебности иссяк, последовал ее совету.

Она победила. Теперь ей можно было не бояться Петра, по крайней мере в ближайшее время. Она понимала, что он нуждается в ней, а дальше будет нуждаться еще больше. И все-таки он был и останется ее врагом, врагом весьма опасным, безрассудным, полным растравляющей его злобы.

Все это Екатерина до поры до времени хранила в тайне, но теперь, когда на сцене появился Хенбери-Уильямс, который предлагал ей свое общество, радовался дружбе с ней и всячески старался показать себя ее союзником, у нее наконец-то был человек, кому можно было довериться. Она прекрасно понимала, что добиваясь ее благорасположения, английский посланник преследует собственные интересы, но и она была не прочь в свою очередь воспользоваться им для упрочения безопасности и достижения своих целей. Она сообщала немало сведений, полезных его правительству, а взамен просила у него в долг значительные суммы денег, используя их частично на оплату своих осведомителей, состоявших в свите императрицы.

«Чем я только не обязана провидению, которое послало вас сюда, словно ангела-хранителя, и соединило меня с вами узами дружбы? — писала Екатерина своему английскому другу в апреле 1756 года. — Вот увидите, если я когда-нибудь и буду носить корону, то этим я частично буду обязана вашим советам».

Глава 13

В конце октября 1756 года у императрицы внезапно подкосились распухшие ноги, и она упала в обморок. Вокруг нее столпились фрейлины. Поднялся переполох. Прибежавший доктор приложил ухо к груди государыни.

Она дышала, но очень слабо. Из легких вырывались едва различимые хрипы, и при каждом выдохе она кашляла как от удушья. Глаза у нее были плотно закрыты. Ей растирали ноги, кричали на ухо, совали под нос пучки пахучих трав, прикладывали к вискам попеременно, горячие и холодные компрессы, но мускулы ее лица были в расслабленном состоянии, нижняя челюсть отвисла, а кожа приобрела мертвенный оттенок.

Позвали ее духовника. Елизавету положили в постель и укрыли меховыми покрывалами. Старухи-знахарки смотревшие за ней последние месяцы, теперь покачивали головами и время от времени осеняли себя крестом. Их предсказания не сбывались. Они были уверены, что государыня выздоравливает, набирает силу. Каждую ночь старухи наблюдали за убывающей луной, полагая, что с появлением в небе новой луны императрица избавится от всех приставших к ней болезней. Теперь уверенности не было. Лейб-медик, грек Кондоиди, считал, что это конец. Большинство придворных тоже ожидало смерти государыни.

— Потерпите немного, умоляю вас, — говорил грек одной из старух после того, как она две ночи подряд бодрствовала у постели Елизаветы. — Ждать осталось совсем недолго. Она скоро умрет.