Екатерина Великая. Биография

Девятого февраля, в день рождения Петра, добираются действительно до последней остановки в шестидесяти верстах от Москвы. Торопливо закусывают, и дамы начинают наряжаться в придворные туалеты. София надевает тесно облегающее платье из розового шелка с серебром, без кринолина. Это известно из ее мемуаров, в которых здесь впервые встречается упоминание о туалете. До сих пор она не обращала особого внимания на свою внешность, пренебрегала ею - отныне это будет иначе.

Поверх придворных платьев накидываются шубы, прически прикрываются меховым капюшоном, в парадные сани впрягаются шестнадцать лошадей, и поездка продолжается с бешеной для того времени быстротой - шестьдесят верст в три часа! Камергер Сивере сидит на козлах и беспрерывными окриками понукает кучера. Когда добираются до стен Москвы, уже темнеет, но все же верх саней опускается, чтобы народ не мог видеть высоких гостей. В восемь часов подъезжают к Головинскому дворцу, гвардейские офицеры и личный конвой императрицы встречают их. В вестибюле их приветствуют Брюммер и знаменитый лейб-медик Лесток, сыгравший такую важную роль при восшествии на престол Елизаветы.

Добравшись до отведенных им покоев, обе женщины едва имеют время сбросить шубы и капюшоны. Появляется великий князь в сопровождении принца Гомбургского и своей свиты.

- Я не мог утерпеть, - говорит он, - охотнее всего я помчался бы вам навстречу и сам впрягся бы в

сани.

Судя по всем последующим событиям, мы должны прийти к заключению, что это нежнонетерпеливое поведение и эти вычурные слова были ему старательно внушены. Но в настоящий момент столь сердечное "добро пожаловать" производит на княгиню и на Софию чрезвычайно благоприятное впечатление.

Софии не хватает времени вглядеться как следует в своего будущего супруга. Сейчас же появляется посланец от императрицы с приказанием привести гостей к ней. Петр подает руку княгине, принц Гомбургский - Софии, и через бесконечную анфиладу роскошных покоев, мимо стоящих двойными шпалерами придворных дам и кавалеров они доходят до порога парадной спальни Елизаветы. Здесь стоит в огромном кринолине и с исполинским черным пером в волосах сама императрица - воплощение могущественного благоволения.

Иоганна, памятуя советы Брюммера, не забывает поцеловать милостиво протянутую ей руку и в складной, заранее приготовленной речи выражает самодержице свою глубочайшую признательность за все оказанные им доселе милости.

- Все, что я сделала для вас до сих пор, - отвечает Елизавета, - ничто в сравнении с тем, что я еще намерена сделать в будущем для вашей семьи. Моя собственная кровь мне не дороже вашей.

С этими словами она обнимает княгиню "нежнейшим образом" (как та доносит своему мужу) и не забывает в виду сходства Иоганны с ее покойным братом проронить несколько слез в память о своем в Бозе почившем женихе.

София может тем временем всматриваться исполненными любопытства глазами в императрицу. "Я должна сказать, - пишет она тридцать лет спустя, - что всякий, видевший ее впервые, не мог не быть поражен ее красотой и величавостью ее осанки". И ничего больше. Она не хочет вдаваться в воспоминания. Долгий срок прошел между первым впечатлением и этой записью, очень много и часто очень дурных событий произошло между этими двумя моментами. Екатерина последующих лет не желает сознаться в том, что при первом взгляде на Елизавету она не только была поражена ее красотой, но и увидела в этой сияющей, увешанной драгоценностями женщине, пред которой униженно склонялись все окружающие, в этой победоносной узурпаторше, в этой властительнице над миллионами людей, в этой женщине, которая не принадлежала ни одному мужчине и которая управляла всеми мужчинами вокруг, не что иное, как воплощение собственных мечтаний - свой идеал.

ЦАРИЦА ЕЛИЗАВЕТА

Софии суждено прожить семнадцать лет в тени Елизаветы, и только после того, как она выступит из этой тени, станет ясно, что она значительно переросла свой идеал. Но характер Екатерины все равно носит неизгладимый отпечаток личности Елизаветы.

С Елизаветой у нее гораздо больше сходства, чем с собственной матерью, от Елизаветы она научилась значительно большему, чем от мадемуазель Кардель и всех прочих воспитателей своей юности вместе взятых. Она научается этому не умышленно, это просто бессознательное приспособление ко всему, что ей нравится и импонирует в Елизавете, и прежде всего к тому, что в той особенно ярко проступает - к русскому духу.